— Дальше, — потребовал Тавус. Токл оглядел толпу детей, насупился и, наконец, выдал:
— Лучше сам посмотри. В третьем доме слева.
— Побудь здесь, пока Фиан не вернется, — приказал Тавус, — Эвдиал, пойдем со мной.
Парень был готов уйти куда угодно, лишь бы не слышать плачь Диана. Тавус шел впереди, до третьего дома нужно было пройти почти все главную улицу. Детей всегда держали как можно дальше от остальных пленников. Последним и с условиями повезло меньше. Детей запирали в небольшом доме и приставляли караульных, взрослых же запирали в погребах.
Тавус вошел в дом первым.
— Прости, Тавус… — с порога услышал Эвдиал Гейза. — Я не знаю, как это случилось… Меня не было минуту…
Первое, что почувствовал Эвдиал, зайдя внутрь, удушающий запах крови. Парень похолодел, он решил, что не доглядел, значит, упустил, иначе говоря, Эвдиал подумал, что кто-то из местных сбежал из деревни.
Второе, что он увидел, вязкая красная дорожка крови на полу. Предчувствуя неладное, он поднял взгляд от пола и остолбенел.
У стены сидела та самая женщина, которую Эвдиал связывал утром. На ее коленях лежала девочка. У обеих зияли темные раны на горле. В руках женщина сжимала нож. Ее глаза, открытые и мертвые, смотрели прямо на Эвдиала.
Ноги перестали слушаться, и, схватившись за дверной проем, парень с грохотом свалился на колени. К горлу подступила тошнота, но вырвался только кашель.
— Нет, — прохрипел он, втягивая воздух со свистом, — Нет…
— Эвдиал! — Тавус опустился рядом. — Эвдиал, смотри на меня!
Эвдиал почувствовал, что не может дышать, в глазах у него потемнело.
Глава 3. Инициация
Темнота сменялась обрывками неразборчивых образов, несвязанных, подобно осколкам витража. Звуки вспыхивали и исчезали, не оставляя смысла и ясности.
Один лишь запах был отчетливым и знакомым. Эвдиал точно его знал, точно чувствовал, что за ним следует вереницей печаль и тоска, но не мог его вспомнить. Пытался угадать, узнать, но запах ускользал, словно был живым и играл с ним. Вел за собой сквозь какофонию образов, как потерявшегося, то ли уводя дальше, в темный непроходимый лес, то ли ведя к знакомой тропе.
Лес вдруг обрел узнаваемые черты, послышалось пение птиц, запах обрел травяные ноты, и когда Эвдиал почти вспомнил, откуда его знает, вдруг открыл глаза.
Мир обрушился в сознание парня незнакомой комнатой, залитой закатным заревом. Пахло травяным отваром, который давали всем детям, когда они только появлялись в братстве. Отвар унимал их тоску по дому, часто забирая часть прежней памяти. Эта участь не обошла и Эвдиала, и ему только оставалось гадать, сколько воспоминаний о своем детстве он потерял.
Но в этот раз даже отвар не вышиб из памяти два мертвых обвиняющих взгляда. Две женских фигуры, которые Эвдиал видел так четко, словно до сих пор находился в той комнате. Они не двигались, навсегда замерев во времени, но их образ душил лучше любого живого убийцы.
Грудь Эвдиала словно придавило булыжником. Парень попытался его спихнуть, но руки не нашли ничего, кроме пустоты, и пальцы сжали ткань одежды. Разом стало невыносимо жарко. Эвдиал сделал вдох, свистящий, тяжелый и услышал сбоку какой-то шум.
Над парнем тенью навис Тавус.
— Дыши. — Это был приказ.
Рука Тавуса легла поверх ладони Эвдиала, сжатой до побелевших костяшек.
— Дыши, — снова произнес Тавус. Закатные отблески в глазах главаря напоминали огонь, обжигающий и жестокий. Но это был взгляд полный жизни. Непохожий на темный взгляд мертвецов, что душили Эвдиала и тащили его во тьму смерти.
— Вдох, — в голосе Тавуса засквозили ноты злобы и бессилия. — Выдох… Ну же!
Тавус пугал Эвдиала до дрожи, он был олицетворением смерти, возмездия и страха, но сейчас казался ему самой волей к жизни. Словно этот горящий огнем и отчаянием взгляд, единственное, что не давало парню захлебнуться и утонуть в пучине вины.
Эвдиал сделал один осторожный вдох, и Тавус ободряюще кивнул ему, еще крепче сжав руку.
— Вот так… теперь выдох.
Спустя несколько мгновений, когда дыхание Эвдиала выровнялось, Тавус рухнул на стул рядом с кроватью. Он потер глаза и уставился в потолок, словно видел там кого-то и безмолвно с ним говорил.
Главарь выглядел уставшим, но больше – горестным, словно оказался на пороге чего-то тяжелого и страшного.
Эвдиал не сомневался в суждениях, потому что все оттенки боли, горя и скорби видел в сотне разных лиц людей, которым не посчастливилось встретиться с Манфосами.
Но причина горести от парня ускользала. Прежде Эвдиал не видел Тавуса таким уязвимым, и эта новая грань удивляла, но больше пугала.