Конвоируемого поставили в отдалении от Генвуда, но так, чтобы все собравшиеся могли его видеть. К удивлению Дэмиона, руки предателя не были связаны. Сбежать отсюда он, конечно, не смог бы, но это было бы лишним поводом порадоваться его положению. Но досада Дэмиона длилась недолго. Предатель бросил взгляд голубых глаз на толпу, встретился глазами с Дэмионом, и это выражение отчаяния и страха на чужом лице согрело Дэмиону сердце. В ответ он одарил предателя усмешкой, настолько пренебрежительной насколько мог, и тот отвел взгляд.
Деталей Дэмион не знал, но верил – поделом ему, от благородного ничего иного кроме предательства, ждать не приходилось.
Генвуд поднял вверх руку, шепотки смолкли, все снова замерли в ровные ряды, и тогда он продолжил:
— К сожалению, одного из нас сгубила жадность. Настолько сильная, что едва не стоила жизни четверым из нас. Мы, — старик обернулся на трех других главных, стоящих позади, и те сдержанно кивнули, — разобрали детали этого запутанного дела… — толпа затаилась, ловя каждое слово. — И пришли к выводу, что Бэйль Ко́лбен, нарушил один из наших заветов, осквернил Аменгам и богиню Эстрейлл… Попытался украсть кристалл, и ради этого едва не погубил собственную команду.
Толпа отозвалась возмущенным рокотом. В Дэмионе же плескался азарт, воодушевление, словно тот оказался на рыночной площади, в ожидании представления бродячих артистов. Он успел заметить, как распахнулись глаза Бэйля, словно он надеялся на совсем другой исход.
Трибунал был редкостью, особенно трибунал над капитаном группы. Но азарт в Дэмионе будило не это, а сам осужденный.
Бэйль Колбен делил с Альмандом звание самого юного капитана. Одного этого факта было достаточно, чтобы Бэйль вызывал у Дэмиона раздражение. Но тот вдобавок стал капитаном не как Альманд – приложив к этому множество усилий и доказав свое мастерство, а благодаря принадлежности к знатному роду и влиятельному отцу, приближенному самого короля.
Что делал аристократ в рядах служителей Ахромоса, пристанища для сирот и бедняков со всей страны, тех, для кого альтернатива была голодная смерть? Наверное, каждый в этом зале задавался подобным вопросом. А сейчас многие царайтэлы с жадностью смотрели на то, как некто, кто судьбой был рожден выше их всех, стоит подле амвона, уличенный и опозоренный.
Дэмион усмехнулся. Он был уверен, что Бэйль получил причетающиеся. Сын благородного отца, который самоуверенно полез командовать группой, не давая себе труда задуматься, как сильно отличалась реальная работа в Аменгаме от учебы в Ахромосе.
— У тебя слишком счастливое лицо, — шепот Альманда, стоявшего рядом, прозвучал привычно ровно, успокаивающе, как безмятежная гладь озера, но стоило Дэмиону взглянуть на него, стало понятно, что тот взволнован. Дэмион замечал это по тонким, едва уловимым чертам и не понимал, как другие этого не видят. Все эмоции Альманда были очевидны, как следы на снегу. Дэмион знал, что вид Альманда – белесые волосы, ресницы и брови в сочетании с бесцветными глазами на многих производил пугающее впечатление. Знал, но не понимал. Дэмион часто замечал, как другие люди смотрели на альбиноса с примесью омерзения и страха, и каждый раз парня пробирала злость за такое несправедливое и незаслуженное отношение людей.
Такое отношение стало еще одной причиной, по которой Бэйль так раздражал Дэмиона. Предатель был красив, располагал к себе людей, и никто из подчиненных не смотрел на него так, как на Альманда.
Но главное, в отличие от всех здесь, Бэйль в любой момент мог уйти. Снять форму по такой же прихоти как надел. Вернуться в королевский или родовой замок и забыть об Ахромосе и царайтэлах, как Дэмион забывал о балах, стоило их покинуть. Потому один вид Бэйля, одно его существование казалось Дэмиону насмешкой.
— Люблю, когда жадные сынки аристократов получают по заслугам, — отрезал Дэмион. Лицо Альманда изменилось незнакомым выражением, и Дэмион сделал себе заметку спросить об этом позже.
Голос Генвуда вернул к себе внимание.
— Бэйль Колбен, — громыхнул старейшина. — Ты признаешь свои злодеяния?
— Нет, — ровно отрезал Бэйль. В его голос вернулась твердость. — Не признаю. Все это – ложь, а…
— Ты хочешь сказать, — перебил его Генвуд, — что и мы лжецы?