Эвдиал открыл окно и постучал по раме, подождал, затем поднялся на чердак, но и там не было ни птиц, ни клеток, ни других знаков присутствия пернатых.
Парень старался отмахиваться от внутренних вопросов, а не было бы лучше для жителей деревни, для этих и других, которые еще не встречались с Манфосами, если бы жандармы все же оказались здесь?
С этой мыслью боролась другая, что братья, были единственными дорогими Эвдиалу людьми, были семьей, хоть и не настоящей, и он не мог желать своей семье казни, которая их непременно настигнет, если жандармы смогут до них добраться.
От неразрешимого вопроса спасла неожиданная находка. В одном из ящиков стола лежала крупная, тяжелая книга. Пальцы Эвдиала замерли в нерешительности над темным кожаным переплетом. Парень воровато огляделся, словно кто-то мог неожиданно появиться и застать его, и вытянул книгу из ящика.
Переплет покрывал небольшой слой пыли, но в остальном книга выглядела ухоженной. Эвдиал раскрыл ее. Как всегда его встретили замысловатые символы, выведенные с усердием и аккуратностью. Но парень не понимал, что они значат, как и все в братстве. Никто из них, даже Тавус, не умел читать. А самая большая польза, что Манфосы извлекали от встречи с книгами – разжигали ими костер.
Эвдиал не раз замечал, что упоминания книг раздражали Тавуса. Он сжигал все сразу, при первой же возможности, невзирая на долгую зиму, с ее вечно сырой древесиной. Остальные братья не спрашивали о причинах, но быстро подхватывали настроения главаря. При встречи с книгами Манфосов обуревала злость и желание уничтожить их как можно скорее, но едва ли братья сами могли ответить, в чем причина их глубокой ненависти.
Эвдиала книги манили, он не знал, что скрывается за вереницей красивых символов, но страстно желал узнать.
— Эй, Эвдиал! — раздался снизу громкий голос Корцала, и следом его тяжелые шаги. Парень поднимался наверх. Эвдиал огляделся, в панике соображая, куда мог спрятать книгу. Его выбром стала крупная двухместная кровать, настолько тяжелая, что ее вряд ли кому-то придет в голову переворачивать. Парень подскочил и бросил книгу в щель между полом и кроватью, поморщившись от такого обращения.
У самого изголовья было темно, но если приглядеться, книгу можно было увидеть. Эвдиал хотел ее чем-нибудь накрыть, но не успел. Корцал появился в дверях.
— Ого, вот это лежбище, — не глядя на Эвдиала, Корцал прошел внутрь, довольно похлопал рукой постель, проверяя удобство, и улегся на ней в обуви, закинув под голову руки. — Если у старост в деревне такое, то на чем спит королевская семья?
Эвдиал всеми силами приказывал себе не смотреть на книгу, поэтому не отрывал взгляда от Корцала. На его щеке горели свежие царапины, но сам он выглядел довольным.
— Эти зажравшиеся твари совсем озверели, — продолжал Корцал, — в деревнях уже и брать-то нечего. Одни кровати, которые вынести нельзя и остались. Амбары полупустые, а ведь дело к зиме. Я видел, что вы с Хибином тут насобирали. Ни мяса, нормального, ни сапог. И так по всей деревне. Все позабирали эти королевские прихвостни. Гоняются за нами, будто мы хуже городских крыс, а сами обирают крестьян.
Эвдиал сжал кулаки, сдерживая гнев.
— Ты что-то хотел?
Корцал недовольно поморщился и впервые взглянул на Эвдиала в упор.
— Тебя Тавус зовет, — рот Корцала сжался, словно он должен был, но не хотел открывать цель своего визита. По телу Эвдиала пробежала волна дрожи. Неужели Тавус нашел девочку с матерью?
— Он только недавно послал меня сюда, — голос Эвдиала звучал рвано из-за дрожи. — Зачем?
— Тоже задаю себе этот вопрос, — каждое слово Корцала было пропитано ядом. — Что он такое в тебе нашел?
Когда Эвдиал только попал к Манфосам, он много плакал, а Корцал, что был чуть старше, наравне с взрослыми, заботился о нем как мог. Сейчас эта разница в возрасте была едва заметна, во многом благодаря традиции братства одного дня рождения. Общий праздник для всех, когда все в один день становились старше на один год. Так Корцал и Эвдиал в итоге стали одногодками.
Детям постарше не было до новеньких дела, и Корцал, который среди своих одногодок жил дольше всех в братстве стал своеобразным наставником. Он рассказывал новеньким о братстве, о местных порядках, о том, как здесь весело и о Тавусе и, что считалось среди детей высшей формой признательности, делился своими игрушками.