Итак, сейчас около девяти тридцати вечера по Нью-Йорку или трех утра по трирскому времени, подумал Палмер, сидя в глубоком кожаном кресле своего номера в «Плазе» и потягивая из высокого бокала виски с содовой. Он молча ненавидел все, что происходило и в чем ему уже завтра предстояло принять самое непосредственное участие.
У него было достаточно времени, — особенно учитывая тот факт, что теперь он думал уже в нью-йоркском стиле, то есть намного агрессивнее и быстрее, по типу: сначала спроси себя «а что от всего этого получу я?», а затем прими решение «нет, пусть лучше это получат они!», — чтобы куда более спокойно и реалистично проанализировать некоторые довольно странные вещи, которые случились с ним там, в Европе.
Во всяком случае, одно было уже довольно ясно: часть шпионской работы была делом рук «оппозиции». Палмеру совсем не нравилось использовать это слово в данном контексте, поскольку это означало бы, что он полностью согласился с предположениями Гарри Элдера. Зато комментарии Джека Рафферти, которые тот сделал тем вечером в Брюккенкеллере, окончательно настроили Палмера против старого армейского приятеля Эдди Хейгена.
Теперь ему представлялось более чем вероятным, что весь этот подлый, непристойный заговор против него организовали именно Хейген и его сторонники в Совете директоров ЮБТК. Соответственно, им вполне могло быть известно о его неожиданном приезде в Нью-Йорк, чтобы лично присутствовать на заседании Совета. Да, могло. И, тем не менее, исходя из аксиомы «никогда не переоценивай интеллектуальные способности врага», Палмер принял окончательное решение: неожиданно, специально опоздав на несколько минут, явиться завтра на то злосчастное заседание и тем самым сразу же выбить почву у них из-под ног.
Ему стало вдруг предельно ясно: попытайся он связать микрофильмы в картонном вкладыше его рубашки с заговором Хейгена, он просто поставит себя в дурацкое положение, ну а если будет исходить из мотивов, предложенных ему Элеонорой, то тем самым полностью и окончательно сам себя уничтожит.
Чуть подумав, Палмер снял трубку телефона и продиктовал оператору номер Вирджинии Клэри. Терпеливо выслушал семь долгих гудков и положил трубку.
Затем снова взял трубку, дал оператору домашний номер Эдис и после третьего звонка неожиданно услышал ее ответ.
— Да? — Он почувствовал, как под ложечкой у него что-то болезненно засосало, но сдержался и как можно более небрежным тоном сказал:
— Эдис, привет, это Вудс. Я звоню, чтобы пообщаться с детьми.
— Ты и общаешься с одним из своих детей, — ответил тот же голос.
— Джерри? Боже мой, у тебя точно такой же голос, как у твоей мамы.
— Ты звонишь из-за океана?
— Нет, из Нью-Йорка. Я здесь на пару дней, а пото́м…
— Понятно.
— Вот, хотел повидаться со всеми вами до отлета назад, в Германию.
— У-у-у, а я думала, ты вернулся сюда навсегда.
— Нет, мне надо закончить кое-какие важные дела. В Европе здо́рово, Джинни. Давайте летом все туда поедем. Мальчики, ты и я. Как думаешь, мама вас отпустит?
— Не знаю. — Последовала недолгая пауза. — Понимаешь, ты здесь стал притчей во языцех. Чем-то вроде язвы.
— Джерри!
— Но это правда. Мы тут как-то попытались сказать ей, где именно ты в Европе, но она набросилась на нас с такой яростью, что я думала, у меня голову снесет… Вуди нет дома. Томми спит. У него легкий насморк, поэтому он лег спать пораньше. Мама куда-то ушла.
— Куда?
— Трудно сказать. А тебя это что, действительно интересует? Дело в том, что, как мне кажется, у нее появился бойфренд.
— Что ж, появился так появился. Конец беседы на эту тему. Найди, пожалуйста, другую.
— Хорошо… Ты еще будешь здесь завтра вечером? Мы показываем наш школьный спектакль.
— Постараюсь быть. В какое время?
— В восемь вечера. Приходи громко посмеяться над моими сценическими ремарками, ладно? Кстати, ты привез мне что-нибудь нормандское из Италии? Ах да, ты туда еще не добрался. И не забудь после того, как опустится занавес, бурными и неутихающими аплодисментами вызвать меня на бис два или, еще лучше, три раза. Не забудешь?