Я долго еще бежал, убегал от ее победного смеха, звенящего в ушах, потом шел, не разбирая дороги, растерянно повторяя:
— Дура.. Вот дура…
Сзади послышался протяжный паровозный гудок. Я отступил, пропуская фанерный бронепоезд, из-под которого торчали колеса грузовика. За бронепоездом шла конница в буденовках с деревянными карабинами и картонными шашками. Они покачивались в седлах надо мной, молча глядя куда-то вдаль.
Я догнал командира на белом коне, в папахе с красной лентой.
— Дяденька, вы куда?
Он обратил ко мне сверху лицо, заросшее седой щетиной, измученное бессонными ночами, с кровавыми бинтами на лбу.
— В бой. С белой нечистью, с врагами революции.
— Дяденька! — я побежал, держась за его стремя. — Возьмите меня с собой!
— А если придется умереть за Советскую власть — не пожалеешь ли ты своей молодой жизни?
— Не пожалею!
— Тогда садись, — кивнул он на свободного коня.
Я вскочил в седло и оглядел своих новых товарищей. Суровые лица их были неподвижны, глаза с холодной решимостью смотрели на далекую красную зарю. Прощай, родной город! Прощай, школа! Прощайте, Танька, Леха и Антонина! Вам передадут мою пробитую пулей буденовку, вы будете утирать ею горькие слезы. Но слезами героя не воскресишь!
ГРЕХИ НАШИ
Вскоре Леха с Антониной расписались.
Я, свежеподстриженный по Лехиному приказу, мрачно сидел рядом с ними за свадебным столом. Стол начинался в коридоре, загибался, как коленвал, из большой комнаты в маленькую и заканчивался в кладовке. По одну сторону сидели Лехины дружбаны, такие же здоровые, как и он, и Антонинины подружки с одинаковыми начесами, по другую — соседи и знакомые родителей — мужики в орденах, тетки в стеклянных брошках.
Подружки переглянулись, хихикнули в ладошку и завели любимую песню:
— Горько! Горько!
Дружбаны поддержали их басом.
Леха и Антонина скромно потупились, будто не понимая, чего от них хотят, — Антонина даже румянец выдавила, — потом встали и принялись сосаться. Я отвернулся, чтоб не стошнило.
— Пять! Шесть! Семь! — радостно считали гости. — Тридцать восемь! Сорок девять!..
— Грех-то какой, — негромко сказала старуха рядом со мной. — Родителей не дождались. И брат недавно погиб…
— Вынужденная посадка, — ухмыльнувшись, пояснил однорукий дядя Гоша.
Я потянулся было к бутылке портвейна, но тут же Леха и Антонина, будто по команде «равняйсь» на пионерской линейке, повернули ко мне головы. Я вздохнул и налил нарзану…
Ночью я бесшумно сполз с кровати. Не дыша, ступая на цыпочки в полутьме между столов и стульев, я подкрался к Антонининой двери и наклонился ухом к замочной скважине. Я даже глаза закрыл, чтобы лучше слышать, поэтому не увидел, как дверь так же бесшумно приоткрылась и оттуда появилась Лехина пятерня.
Он отечески положил ее мне на голову, оттянул палец и вломил такой щелбан, что я сел на пол.
Потом я долго ворочался на скрипучей раскладушке на кухне, среди пирамид немытых тарелок, за стеклянной дверью, запертой снаружи на швабру.
— Знаешь, что такое свадьба? — весело спросил Дема. Мы курили за сараями. Он, щуря глаз от дыма, пиликал на гитаре.
— Ну? — нехотя отозвался я.
— Это торжественный пуск дыры в эксплуатацию! — Дема заржал. Даже Кисель хихикнул.
Я понуро молчал.
— Не, серьезно, Коляда! — не унимался Дема. — Во стыдуха-то! Теперь на сеструху твою каждый смотрит и знает, что ее Леха шпарит! Вот сегодня ты спал, а он ее шпарил! Туда-сюда! — показал он гитарным грифом.
— Отвали! — сказал я. Я действительно чувствовал себя виноватым, но все же это было не по-товарищески.
— Да хватит, Дема, правда! — вступился Кисель. — Все на этом свете грешны. Ты ведь тоже не просто так появился — твой батя с матерью…
— Че? А это видел? — Дема сунул ему под нос кулак. — Ты моего батю не трожь!.. А знаешь, почему раньше времени расписались? — снова повернулся он ко мне. — Весь город знает. Потому что… — он смачно пропердел губами и показал пузо. — Как ты в школу покажешься — не знаю…
— Еще слово скажешь — я тебе морду разобью, понял? — заорал я. — Моя сестра, не твоя! Что хочет, то и делает, и не твое собачье дело!
Дема довольно осклабился и запел, кося на меня глазами.
Запизде… запись сделали мы в ЗАГСе
Прямо сра… прямо с раннего утра…
— А че? — невинно пожал он плечами. — Я не говорю, я пою…
Палец в жо… палец в желтеньком колечке
Заперде… запер девку навсегда!
Я врезал ему в морду. Дема выронил гитару и вскочил, изумленно глядя на меня:
— Ты!.. Друга!.. Ни за что!..
Он бросился на меня, мы сцепились и покатились по земле, по плевкам и чинарикам. Кисель прыгал вокруг, пытаясь разнять.