— Давай. Помянем Киселя, — Черный вручил Деме крышку от бидона и налил в нее мутного самогона.
Дема поднес было крышку ко рту, нюхнул, и его свело с головы до ног.
— Чего? Чистяк! Отец гнал, — обиделся Черный.
— Жалко Киселя, — вздохнул Дема, затягивая время, искоса примеряясь к крышке. — Хороший был парень.
— Давай, не телись!
Дема хэкнул и присосался, перевел дух и кинулся грызть лук вместе с кожурой и песком. Черный налил мне.
— А ему чего, он верующий, — сказал кто-то. — Его боженька сразу на небо возьмет… Может, сидит вон уже на облаке, ноги свесил и на нас зырит…
Все невольно глянули вверх, на облака.
Мы с Черным волокли пьяного Дему по переулкам. Мы и сами заплетались ногами, поэтому шарашились из стороны в сторону: то врезались в забор, то падали и роняли бесчувственного Дему.
Мы прислонили его к двери, позвонили, сбежали вниз и затаились. Дверь открылась, и Дема рухнул внутрь, только грязные ботинки остались торчать наружу. Потом и ботинки, скребя носками, втянулись в квартиру, и дверь захлопнулась.
Потом я обнаружил себя в чужом подъезде, изумленно вылупился на дверь, перед которой стоял, сообразил, что это Танькина, и успокоился. С трудом попал пальцем в звонок и навалился на него, свесив голову на грудь.
Открыла сама Танька в коротком халате. Она уперла руки в бок, закипая. Молча сняла мой палец со звонка.
Я поднял голову.
— Таню пзвите, пжлста, — сказал я. — А-а… это уже ты?
Танька всплеснула руками и тихо засмеялась, с восторгом глядя на меня.
— Выйдем, пгворить надо…
Она спустилась за мной во двор и встала напротив.
— Ты это… не ходи с Кочетом, пнла?.. И ни с кем не ходи… потому что ты длжна… помнить… А кто прставать будет — мне скажи… убью, пнла?
Танька пыталась сделать серьезное лицо, вдумчиво кивала, кусала губы, и все же ее прорывало смехом.
— Ты не смейся… Я срзно говорю… А если ты забудешь, я тебя… то я тебя…
Я не нашел больше подходящих слов, рванул ее за плечи, разинул рот и впился в нее от носа до бороды. Танька мычала, давясь от смеха и выкручиваясь у меня из рук.
Тут я вспомнил, что забыл спросить пароль, оторвался и сказал:
— А тебе не холодно?..
— А ты похож на него, — сказала вдруг Танька. Она еще улыбалась, но напряженно щурила глаза, будто не на меня смотрела, а вглядывалась сквозь меня куда-то вдаль. — Я не замечала, как ты на него похож… — тихо сказала Танька. Она взяла меня ладонями за голову и повернула, как куклу. — Вот так… и так особенно… — она быстро, требовательно рассматривала меня в упор, поворачивая из стороны в сторону, провела пальцами по губам, по щеке. — Губы такие же… и волосы… Ты даже не представляешь… как ты похож… — еще тише сказала Танька, медленно приближая лицо с остекленевшими глазами.
В этот момент в горле у меня громко булькнуло, я едва успел отвернуться и согнулся напополам. Танька облегченно засмеялась, стряхивая оцепенение. Она держала меня, не давая завалиться в кусты, и заботливо уговаривала:
— Ну, еще… ну, постарайся… Вот и молодец!
Когда я проблевался, она подтащила меня к колонке, наклонила и вымыла лицо. Я потянулся было снова к ней, но она, смеясь, развернула меня к дороге.
— Все, все… Ну, сам дойдешь? Смотри, осторожнее.
Я кивнул и поплелся восвояси.
На площади у костра грелись матросы-балтийцы, перепоясанные пулеметными лентами, пели Варшавянку и пили портвейн.
В нашем темном пустынном переулке я вдруг почувствовал, что кто-то есть рядом, кто-то крадется в темноте за мной. Я пошел быстрее, тревожно оглядываясь, и выбежал в спасательный круг света под одиноким фонарем.
— Эй, кто тут? — заорал я, сжав кулаки. — Выходи! — и вдруг увидел знакомую неуклюжую фигуру.
— Кисель, ты?.. — едва пошевелил я пересохшими губами.
Он шагнул чуть вперед, на границу зыбкого света и протянул ко мне донышко разбитого арбуза.
— Вот, — виновато сказал он. — Не донес…
— Что же ты, Кисель! — горько сказал я. — Что ж ты раньше не оглянулся!
— Бог наказал. Брать чужое — грех. Даже государственное.
Я уныло покачал головой.
— А за бомбу на танцах попало?
— Не, — он вздохнул и почесал босой пяткой ногу. — За баню сильно ругают…
Мы помолчали.
— Ну как там? — указал я глазами наверх.
— Нормально. Сидим на облаке, на вас смотрим.
— И братан смотрит? — дрогнувшим голосом спросил я.
— Ага. Он все видит. Брать чужое — грех… — со значением повторил Кисель.
— А где он? Ну хоть в какой стороне, покажи?
— А вон, гляди, — Кисель указал вверх, на яркую звезду между облаков.
Я задрал голову к небу, а когда опустил глаза, в переулке не было ни души, только арбузный осколок лежал на земле.