Из-за поворота показался тепловоз и стал вытягиваться поезд, машинист дал двойной гудок. Мужики, не оглянувшись на него, прикурили друг у друга на рельсах и не торопясь отошли в сторону. Машинист заметил меня и гудел уже не умолкая. Я смотрел снизу на равнодушное, тупое лицо тепловоза с узкими глазками, разрисованное белыми и красными полосами. Гудок накатывался волной, давил на перепонки, земля задрожала подо мной и заходила ходуном, натужно зазвенели рельсы, заскрипели костыли в шпалах, и поезд налетел, обдав меня острым песком и жаром раскаленного металла, у самых глаз замелькали колеса, масляные буксы, какие-то рычаги и шланги. Рельс гнулся, сантиметр не доставая до груди. Я заорал, не слыша себя в железном грохоте, и орал, пока не проскочил, не ушел, покачиваясь, вдаль последний вагон. Тогда я умолк в глухой ватной тишине.
Дема и Черный вытащили меня подмышки и поставили на деревянные ноги. Мужики смеялись и хлопали меня по плечу, и наши, и «кирпичные», а я только покачивался и водил кругом соловыми глазами.
— Молоток, Коляда! — огрел меня пятерней и Кочет. — Живи, пока на глаза не попадешься! Айда на танцы!
И они всей гурьбой двинули по шпалам вслед исчезающему поезду. Сзади Танька вела меня под руку.
Толстый билетер у танцплощадки расплылся от радости и цепко схватил меня за руку.
— Отвали, моя черешня! — грозно сказал я. — Не тяни руки — протянешь ноги.
— За всех! — Кочет широким жестом сунул ему в карман пятерку.
Толстый закис, увидав нашу дружную кодлу, и принялся отсчитывать билеты.
— Я корова, я и бык… — пропел под нос Дема, проходя мимо.
В загоне уже вовсю шли танцы. Дема направился к скучающей у решетки Огурцовой. Та скривила накрашенные нашей помадой губы и отвернулась.
— Ну че, Огурец, пойдем потопчемся? — миролюбиво предложил он.
Огурцова положила ему руки на плечи, по-прежнему оскорбленно глядя в сторону.
Я неловко взял Таньку клешнями за талию, будто груз собирался нести, она освободилась и прижалась ко мне, склонив голову на плечо. Тут же отстранилась, изумленно глянула вниз, потом на меня. Я покраснел, вытащил из кармана зубило и бросил сзади на пол.
В каждой строчке
Только точки
После буквы «л»… —
страдал, таял на сцене Ложечевский, —
ты поймешь,
конечно, все,
что я сказать хотел.
Сказать хотел,
но не сумел…
— Ты выиграл, — сказала Танька, поднимая ко мне глаза.
— Ага, — подтвердил я.
— Какое желание? — спросила она через два куплета.
— Че, здесь, что ли? Потом скажу…
Мне казалось, что мы покачиваемся, обнявшись, одни посреди пустой площадки. Я осторожно, незаметно нюхал Танькины волосы и крепко держал ее за спину. Верхней рукой я ощущал под скользким платьем застежку лифчика, нижней — толстую резинку на бедрах, и от этого мое сердце кидало в тайный жар.
— Ата-а-ас! — раздался дикий вопль, и все вокруг вернулось на свои места.
В загон влетел запыхавшийся пацан, огляделся ошалелыми глазами и снова заорал:
— Ата-а-ас! Поселковые-е-е!!
Пары остановились, барабан бухнул в последний раз и затих. Потом мужики, сметая девок с пути, ринулись на выход. Мы промчались за гонцом сквозь парк.
— Поселковые-е-е! — орал он на ходу. — Поселковые иду-у-ут!! — И по этой команде доминошники бросали костяшки, алкаши — бутылки, любимые — любимых и устремлялись следом. Отпускные солдатики, оставив визжащих девок на качелях, со всего замаха сиганули к нам.
Навстречу нам от реки, пьяно вихляясь во всю ширину улицы, ехал трактор с силосной тележкой, битком набитой поселковыми, за ним, как пехота за танком, шли еще человек сто с кольями наперевес. Трактор развернулся поперек, проломив забор, и заглох в огороде, поселковые высыпали из тележки и построились «свиньей», ощетинившись кольями.
Мы кинулись выламывать штакетины из заборов, в одно мгновение оголив пол-улицы, и встали напротив.
— Бей стиляг! — раздался боевой клич с той стороны.
— Бей свинорезов!! — ответили мы, и два войска, занося колья над головой, ринулись навстречу друг другу. Некоторое время слышался только сухой треск кольев и ожесточенное хэканье. Я тоже хэкал, рубил и колол занозистой штакетиной, попадал и получал. Поселковых было больше, они стали теснить нас, оставляя за собой сломанные колья и тела павших.
— Гони стиляг! — победно загудели они, но в этот момент из переулка, громыхая, вылетели фанерные броневики, и из них посыпались революционные матросы. Следом спешила на рысях красная конница.
— Наших бьют! — крикнул раненый командир. — Революция в опасности!
Они побросали бесполезные деревянные винтовки и картонные шашки, накрутили на руку ремни и, размахивая над головой тяжелыми бляхами, пошли в последний смертный бой. Буденовки, папахи и бескозырки замелькали над колышущейся толпой.