На ночь я надела Минервину фланелевую ночнушку, светло-бежевую в фиолетовый цветочек. В моей старой спальне все было так же, как в тот день, когда я уезжала. Из соснового книжного шкафа торчали учебники по биологии, а стены были абсолютно голые, без единого постера или фотографии. По обе стороны от складной кровати стояло по торшеру. Окна выходили на Ривер-стрит, причем портьер на них не было, а только пыльные венецианские жалюзи. Сэм сказал бы, что это комната буддистки.
Садясь на пуховую перину, я почувствовала, что ужасно тоскую по нему. Я твердила себе, что на меня просто действует холодный ветер с гор — по всей видимости, близкий родственник ветров из Санта-Аны. Мне страшно хотелось позвонить ему в Мексику; уже сам звук его голоса напомнил бы мне, что мир гораздо шире Таллулы.
И я сосредоточилась на мыслях о Северной Калифорнии. Для меня это как чтение мантр; воспоминания о Дьюи успокаивают не хуже пения «ом». Тамошний климат далеко не сахар: дожди зимой, туманы летом и в любое время года землетрясения. Но мне-то нравятся бури и все прочие ненастья: они служат благовидным предлогом для того, чтобы валяться в постели, читать триллеры и детективы, дремать у окна и слушать завывание ветра. Иногда балки перекрытий начинают скрипеть, и я вспоминаю про «Мисс Фредди» и наши поездки на юг.
Ранчо мистера Эспая стоит у самого берега Тихого океана, прямо на прибрежных скалах. Поросшая травой тропинка, длиной всего в полмили, ведет к лодочному сараю, в котором мы храним каноэ, байдарку и парусник. По утрам во время тумана, когда мы с мистером Эспаем считаем овец, я слышу лай морских львов.
Мои мысли снова вернулась к Сэму и Мексике. Сейчас он, скорее всего, в лагуне и наблюдает за беременными самками. Ранним утром киты подплывают близко-близко к берегу, словно в свою очередь наблюдают за нами. Можно встать практически в любой точке дюн или взобраться на обзорную вышку и в бинокль увидеть, как в воде шевелятся их широкие лоснящиеся спины. Порой молодые самцы выпрыгивают из воды, стараясь привлечь внимание свободных самок. При этом они фонтанируют, словно гейзеры, и оглашают воздух шумными всплесками. Когда в лагуне сгущаются сумерки, а воды окрашиваются в пурпурные тона, эти знакомые, но немного жутковатые звуки становятся еще громче.
Я просто изнемогала от тоски. Меня занесло в Таллулу, а мой любимый остался за миллион миль от меня. Мы оказались на противоположных концах страны, и меня не оставляло чувство беспомощности. Пока состояние Джо-Нелл не стабилизируется, о том, чтоб вернуться назад, не могло быть и речи. Ведь я люблю своих близких. И, даже будучи физически далеко от дома, я все равно с ними связана сотней невидимых ниточек. Пусть даже главными в своей жизни я считаю последние восемь лет.
Неожиданно из комнаты Минервы донесся какой-то странный скрип, словно кто-то раздирал пополам кусок ткани. Я скинула одеяло и прокралась на цыпочках через холл. Стоя у двери ее спальни, я взялась за стеклянную ручку. Мои пальцы легли в ее прохладные на ощупь углубления. Тут скрип прекратился, и послышался протяжный стон. Такие жутковатые звуки, как правило, слышишь лишь в черно-белых фильмах ужасов. На миг меня словно парализовало: я не могла ни постучать, ни уйти прочь. Поэтому я просто приникла к стене и опустилась на корточки. Какую-то секунду я была готова пойти к Минерве и поплакать вместе с ней, но сидеть и слушать оказалось куда спокойнее. У меня возникло ощущение, что все на свете вот-вот рассыплется на кусочки: стены, фундаменты, штукатурка. Всякая материя в конце концов дряхлеет и распадается — так стало с папой, мамой, Уайаттом Пеннингтоном и его матерью. Обветшал даже наш старый дом на Ривер-стрит. Время изранило всю мою жизнь, и с этим ничего не поделать; бессмысленно даже пытаться остановить его.