Для меня стало привычкой добровольно вызываться на каждую миссию вне базы — привычкой, за которую мои люди не были благодарны — но я не мог остановиться. Остановиться означало то, что я бы видел Колчестера, разговаривал с ним и переживал те ужасные, неизбежные моменты, когда бы мы оказались вместе, когда бы каждое его слово, каждое подергивание его затянутой в перчатку руки и каждое прищуривание этих зеленых глаз в солнечном свете, оставляло бы во мне открытую рану. Были времена, когда он хлопал меня по плечу, игриво трепал мои волосы, а я смотрел на него и понимал, что он ни о чем не подозревал. Совсем ни о чем.
Последние восемь месяцев были наполнены мучением и болью, и, хотя я думал, что смогу «вывести» Колчестера из своего организма, сражаясь больше, усерднее неся службу, то я был неправ. Я хотел его сильнее, чем когда-либо, я жаждал его, и от мыслей о нем, практически до крови стер свой член. Когда передо мной, словно штормовой фронт, начала маячить мысль о том, что мне скоро придется уехать, я обнаружил, что все сильнее и сильнее сопротивляюсь самой идее о том, что мне придется покинуть Колчестера. Избегать его — это одно, а быть вдали от него и этой базы, уехать и, возможно, больше никогда его не увидеть…
За день до моего отъезда, я брел в поисках источника моих мучений. В долине все было спокойно, и его взвод остался на базе, и хотя я знал, что смогу его увидеть сегодня вечером на прощальной вечеринке, которую устраивали мне и моим ребятам, — я хотел увидеться с ним сейчас, и наедине.
Я не знал, что именно скажу. Для него я был всего лишь парнем, чью сестру он трахал в прошлом году. Простым нарушителем спокойствия, кого он когда-то прижал к стене. Да и вообще, хотел ли я, чтобы он понял, что с моей стороны было что-то еще?
Снова была весна, с тем странным видом холода, который задерживался в углах и укрытых тенями местечках, который отступал под солнцем, только чтобы вернуть в тот момент, когда солнечный свет начинал ослабевать. Я обнаружил Колчестера во дворе, где мы впервые встретились, на нем была бежевая футболка и камуфляжные штаны, он разговаривал с высоким мужчиной в костюме, которого я никогда раньше не видел. Этот мужчина был белым, с темными волосами и был привлекательным, хотя и худощавым, и, похоже, примерно лет на десять старше нас.
Я собирался развернуться, когда увидел, что Колчестер занят, но он откинул назад голову и рассмеялся (рассмеялся! а он почти никогда этого не делал!) над тем, что сказал незнакомец, и этот звук был таким насыщенным и теплым, что я просто растаял.
Аккуратно заправленная в штаны футболка натянулась на его плечах и на спине, обрисовывая узкие линии бедер, и я позволил себе опустить пристальный взгляд на его задницу и ноги — сплошь тугие, привлекательные мускулы. Желание, которое я почувствовал, я ощущал его на клеточном уровне. Словно он слился с моей ДНК.
— Эмбри! — сказал Колчестер, заметив меня и подзывая к себе.
Я никогда не мог сопротивляться, когда он произносил мое имя. Я подошел к нему.
— Это Мерлин Рис, — Колчестер представил нас, и я пожал руку мужчине в костюме. — Он здесь делает работу от имени своей королевы. Похоже, в скором времени к нам присоединятся британцы.
— Очень скоро, — сказал Мерлин, когда наши руки разъединились. — Где-то через три месяца или около того. — Я заметил, что его аристократический акцент был слегка подпорчен его произношением буквы «р», вероятно, валлийским выговором.
— Я лейтенант Эмбри Мур, — сказал я. — Приятно познакомиться.
— Сын Вивьен Мур, верно? — спросил Мерлин.
Я не стал скрывать свое удивление.
— Верно.
— Я хорошо осведомлен в американской политике, — объяснил он. — В прошлом месяце она произнесла довольно волнующую речь о том, что ее сын возвращается на родину, не так ли?
Я сопротивлялся желанию закатить глаза. Она произнесла эту речь со слишком большим пафосом. Хотя я не сомневался в том, что некоторые из ее чувств были подлинными, я также не сомневался в том, что она проявила эти чувства наиболее политически выгодным для себя образом. Но я не мог сказать все это этому парню, поэтому я просто сказал:
— Да. Точно.
Мерлин опустил взгляд на свои туфли — модельные, с грязью, прилипшей к их блестящим бокам, — и он смотрел на них, пока говорил.