— Твое тело принадлежит мне, — яростно произносит он. Мышцы его плеч и предплечья натянуты и напряжены от того, что он двигает рукой в бешеном темпе. — И твои золотистые волосы, и твое лицо, и твое сердце. Скажи это. Скажи.
— Это твое, — вторю я, как под гипнозом от его силы, его гнева, его члена. — Я вся принадлежу тебе.
Эш с шипением втягивает воздух, а затем выдыхает, и длинные белые струи его семени покрывают мое лицо, окропляя волосы, задерживаются на ресницах и капают в мой рот. Так много спермы, так много скопившегося вожделения. А когда он выжимает из себя все до последней капли, поднимается на ноги.
И на какой-то жуткий момент, когда он стоит надо мной, а я лежу на спине, покрытая его оргазмом, мне неожиданно становится страшно, что он оставит меня здесь. Уйдет, заставив меня подняться с пола и самостоятельно дохромать до спальни.
Я вижу, что его гнев не иссяк. Он наклоняется, перекидывает меня через плечо, как мешок с картошкой, относит в нашу спальню и затем бесцеремонно бросает на кровать. Он кидает в меня носовой платок.
— Вытри лицо и раздвинь ноги.
— Я…
Но прежде чем я успеваю договорить, он забирается на кровать и его горячий рот оказывается на моей киске.
Я выгибаю спину поверх одеяла, от невероятного ощущения после того, как почти достигла кульминации, но мне не позволили кончить. Оргазм подступает с новой силой, и Эш безжалостно, нетерпеливо сосет клитор своим ртом, щелкает по нему и ласкает языком со всей злостью, которую он проявил, трахая меня.
— Кончай, черт возьми, — шипит он. — И ты знаешь, что нужно сказать после этого.
Я кончаю, сильно и длительно. Ноги скользят по одеялу, руки сжимают подушки, а сердце стучит где-то в районе горла. Я кончаю так сильно, что не замечаю ничего вокруг, кроме горячего рта моего мужа.
— Спасибо, сэр, — задыхаясь, благодарю его, когда оргазм начинает отступать, и я снова могу сделать вдох. — Спасибо, господин президент.
Он смотрит на мою киску. В свете лампы его длинные ресницы отбрасывают тень на скулы, и лишь мгновение на его лице отражаются все душераздирающие эмоции. А потом он нависает надо мной и целует в губы, заявляя права на мой рот так же, как сегодня вечером заявлял права на все остальное.
Я ощущаю вкус своей киски и целую в ответ еще неистовее, облизываю его язык и губы, от чего он стонет.
— Ты принадлежишь мне, — говорит он в мои губы. — Ты моя. Моя жена. Моя собственность.
— Да, — я выдыхаю в ответ. — Да.
Он грубо сжимает мою грудь.
— Ты снова нужна мне.
Я чувствую его возбуждение напротив своего бедра и послушно раздвигаю ноги. На этот раз Эш снимает брюки, но наличие кровати и поцелуев не делают его менее напористым и жестоким. Он трахает меня до тех пор, пока я снова не кончаю, трахает меня так, что по его груди стекают капли пота, а легким не хватает воздуха, и, наконец, кажется, его злость отступает. Он кончает с такой силой, что возвращает себя прежнего, с такой силой, которая изгоняет его внутренних демонов. В этот раз Эш кончает в меня, совершая прерывистые вдохи, которые, кажется, выворачивают его душу наизнанку.
Чувствую грусть, когда мы встречаемся взглядом, и я вижу, что глаза мужа полны заботы и любви. Эш включает свет и встает, рассматривает мою киску, изучает рубцы на заднице. А затем спрашивает:
— Как ты себя чувствуешь?
Это стандартный вопрос, который он уже задавал мне бесчисленное количество раз, но мы оба понимаем, что сейчас все по-другому: мы опасно балансировали на краю, которого всегда остерегались.
— Как в бреду, — говорю я. — И немного потрясена.
— Сегодня я сильно давил на тебя, — говорит он. — Я рассчитываю на твою честность. Я рассчитываю, что ты остановишь меня, если для тебя это будет слишком.
Я качаю головой еще до того, как он успевает закончить предложение.
— Дело не в этом. Мне не стыдно выйти за грани дозволенного или попросить тебя остановиться. Но Эш… — Я смотрю на его волевое лицо, отмечая отросшую щетину, которая оттеняет щеки, и взлохмаченные вьющиеся волосы. Блеск обручального кольца на пальце. — …твой гнев страшнее плетки.
Он садится на кровать рядом со мной, и я тоже сажусь, подтягивая колени к груди. Его брови нахмурены.
— Потому что ты боишься, что в приступе гнева я зайду слишком далеко?