— Ты собираешься приобрести другу такой ужас? — искренне изумилась Деб.
— Ты не понимаешь, — мягко ответил Ник. — Это очень хорошая и практичная вещь. В России плохой климат, и такие куртки в большом почете.
— Не понимаю, как можно человеку, который тебя спас, делать такой уродливый подарок. Купил бы лучше хорошие и дорогие часы.
— Нет, — Ник качнул головой. — Ценность подарка не определяется ценником. Все равно я не могу ему подарить чего-то равноценному своему спасению, согласись? Но если ты хочешь…
Ник метнулся к отделу «Картье», и Деб испугалась, что он действительно купит сейчас часы, которые дороже их дома. Ник, впрочем, оказался великодушен и не стал разорять свою семью. Он подошел к прилавку с кожаными портмоне:
— Выбирай:
Бумажники, кошельки… Изысканные, приятные на ощупь, благополучные. Деб остановила свой выбор на одном. Он был из коричневой лайки с золотым тканым рисунком, изображавшим сражающихся средневековых донов. У каждого в руках было по шпаге и кинжалу, плащи их развевались в схватке, головы украшали шляпы с перьями.
— Отлично, — легко согласился Ник и обратился к продавщице. — Мы берем.
Та с плохо скрытым удивлением взглянула на молодую пару в джинсах, но тщательно упаковала покупку и с улыбкой протянула Деб:
— У вас очень практичный муж, миссис, — заметила она. — Это вам небольшой подарок от нашей фирмы.
И протянула крошечный пакетик, в котором лежали несколько флакончиков пробных духов.
— Да, — гордо согласился Ник. — Я удивительно практичен. А вы бы знали, каков я в постели!
Он подмигнул изумленной продавщице и поволок хохочущую до слез Деб к выходу:
— Если ты будешь падать от смеха, мы не успеем на самолет.
— А ты посади меня на себя верхом, — все еще хохоча ответила Деб.
Ник инстинктивно боялся вокзалов. Видимо было что-то страшное в детстве, чего он не помнил, но продолжал ассоциировать с вокзалами. Аэропорт Кеннеди оказался не страшным. Им на удивление быстро нашлось место на стоянке, Ник моментально подхватил тележку, которая через секунду потерялась под грудой сумок, и, весело лавируя, направился к своему выходу.
Деб как раз запирала машину, и он уже успел отойти довольно далеко. Она пошла за ним, но что-то путалось. под ногами, она натыкалась на пассажиров, дорогу преграждали ряды невесть откуда взявшихся кресел… И она стала отставать, а Ник все ловко шел вперед, и его спина стала удаляться, удаляться…
И тут Деб охватил даже не страх, а самый настоящий ужас. Она бросилась бегом, не в силах закричать, слезы поплыли по ее лицу, потому что она видела, как Ник исчезает.
Но он как раз остановился на одном из поворотов и обернулся, ища глазами жену. Увидев, как она бежит, он успокаивающе улыбнулся и поднял руку, чтобы его было лучше видно. Но по мере ее приближения он все четче различал ее искаженное плачем и страхом лицо, такое дорогое и близкое, и улыбка сползла с его губ.
Он бросился к ней навстречу и поймал в объятья в тот момент, когда силы, казалось, вовсе оставили ее и она готова была рухнуть на чистый пол.
— Что случилось, маленькая моя? Что?
— Я боюсь! — Деб уткнулась своим лицом в ладони Ника и постаралась прижаться к нему еще сильнее. Ей казалось, что так опасность, неведомая и неотвратимая, отступает. — Не надо туда ехать! Там страшно…
— Что ты? Ну, перестань, — голос Ника звучал тепло и спокойно, но Деб не желала сдаваться:
— У меня какое-то жуткое предчувствие…
— Брось, — ласково заговорил Ник, но паника жены как-то передалась и ему… Все нервы будто обострились и независимо от него стали прощупывать все вокруг по какой-то автоматической схеме: вот та дверь страшная? — нет, спокойная дверь, а вон те туристы? — кажется, арабы… нет, и они тоже не страшные, вот полицейский патруль, но тоже нестрашный. Нет ли где страшных одиноких сумок или нервных пассажиров? — самые страшные сумки мои, а самый нервный пассажир — это я. Вся эта оценка опасности, происходила одно мгновение и как только закончилась, Ник моментально расслабился и успокоился. Страшного вокруг не было, это он знал точно. Но хорошее настроение не вернулось.
— Как маленькая испугалась? И заплакала даже? Ну, ну, перестань, успокойся. За меня не надо волноваться, это раньше волноваться надо было, когда я на войну шел, но тогда некому было, ведь тебя еще не было. А теперь, видишь, как здорово получается: и ты уже есть, и волноваться не надо…