Рорик взял её за подбородок, его пальцы удерживали её достаточно крепко, чтобы она не могла двинуться, но не настолько, чтобы причинить боль. Как всегда, он прекрасно сознавал свою силу.
— Ты можешь вернуться к своему отшельничеству, снова копаться в пыли, писать свои книжки и прятаться от жизни.
Его слова ранили Огюстину сильнее, чем когда-либо он мог физически. Значит, так он думает о ней? Что она прячется от жизни? Тяжелый ком разместился у неё под ложечкой, когда тоненький голосок где-то на задворках ее головы сказал, что возможно он прав. Она с раздражением заткнула этот голос куда подальше.
— Я упорно трудилась, чтобы достичь той жизни, которая у меня есть. Добиться этого в области, в которой доминируют мужчины, будучи в иностранных государствах, где культурные традиции далеко не всегда благосклонны к женскому полу — для женщины не так-то легко. Работать в течение многих лет, чтобы заслужить какое-то уважение. — Теперь Огюстина часто и тяжело дышала, сердце бешено колотилось. — Ты обвиняешь меня в том, что я прячусь, но мне кажется, что прячешься именно ты. От чего ты скрываешься?
Пальцы Рорика чуть напряглись. Он выругался и отпустил ее, его руки, сжатые в кулаки, опустились вдоль тела.
— Ты хочешь узнать, от чего я скрываюсь? — Он засмеялся, но это не был приятный звук. Это был горький и опасный смех.
Огюстина на мгновение испытала страх, но она твёрдо верила, что Рорик не причинит ей вреда. Она зашла уже так далеко, что пути назад не было.
— Да, я хочу знать. Что ты скрываешь вот здесь? — она положила ладонь на его сердце, успокаивая его тяжёлое глухое биение.
Рорик ненадолго прикрыл глаза. Когда он открыл их снова, они были пусты. В них не было даже частицы эмоций. Ни возмущения, ни боли, ни горя — только бесконечная пустота. Что бы ни предстояло ей узнать, Огюстина догадывалась, что хорошего в этом будет мало.
— Ты знаешь, почему так вышло, что Кирс вырос как мой брат?
— Нет, — покачала головой Огюстина. — Я знаю, что он — твой кузен. Я полагала, что его родители умерли.
Голова Рорика упала вперед, как если бы она стала слишком тяжелой для его шеи, чтобы держать её прямо. Он потер свой затылок и сделал глубокий вдох, прежде чем посмотреть Огюстине в лицо.
— Я убил их.
Огюстину обдало жаром, а потом леденящим холодом, когда его слова дошли до её сознания.
Это невозможно! Рорик любил своего двоюродного брата, в этом она не сомневалась. Быть того не может, чтобы он убил своих тетю и дядю.
— Я не верю тебе. — Огюстина хотела сказать это громко и отчётливо, но получился лишь шепот.
Он продолжал говорить, как будто не слыша ее.
— Это было так давно. — Его пристальный взгляд ушёл в себя, словно рассматривая картину, доступную лишь ему. — Я поехал навестить их в Маррок. Он находится в трёх днях езды отсюда, и я был очень взволнован.
— Сколько лет тебе было?
— Десять. — Его взгляд буквально хлестнул по ней.
Ещё совсем юный. Её сердце болело за ребенка, которым он был, и за мужчину, которым он стал.
— Кирс и я допоздна не ложились спать, всё шептались и играли. Мой отец дал мне с собой нож, мое личное оружие в эту поездку. Для защиты. Я стал хвастаться им. Нам в это время полагалось спать, но мы зажгли свечу, чтобы лучше разглядеть нож.
Огюстина не могла оторвать от него взгляд. Её рукам очень хотелось обнять Рорика, но она знала, что он отвергнет любое проявление сочувствия с её стороны.
— Что же случилось? — Она заставила свой голос звучать негромко. Успокаивающе.
— Кирс хотел рассмотреть лезвие, но я не давал. Он потянулся за ножом, я отдёрнул свою руку и ударил по свече. Она скатилась на пол и отлетела под занавески, где их сразу охватил огонь. Я спрыгнул с кровати и попытался сбить пламя, но оно, казалось, продолжало расти ещё выше.
Чтобы удержаться от вскрика, Огюстина прижала руку к своим губам, когда на неё навалился весь ужас ситуации.
— Маррок отличается от Тарноса. Их дома построены главным образом из дерева. Мы бились с огнём своими одеялами, а Кирс изо всех сил кричал своему отцу. Но дядя Фарак отозвался не сразу. Чтобы отметить мой приезд, было устроено празднество. Съехалось много гостей, чтобы вдоволь поесть, выпить и повеселиться.
— Когда дядя Фарак заметил огонь, он приказал нам убраться из дома. Мы хотели остаться. Бороться. Ему пришлось практически тащить нас прочь. Я довольно далеко отбежал к кровати, чтобы захватить свой нож. Я не хотел потерять его. — Горечь окрашивала каждое слово, произносимое Рориком.