являлась целью божьего творенья,
я верую, что предваряло их
единосущно и треипостасно
иное благо в вечностях иных,
и что дитя - природе несогласно
во чрево девственное снизошло,
и племя Прометея неподвластно
Плутону стало, победивши зло;
и таково на свет дитя явилось,
что девственности вред не нанесло,
и в Иордане в свой черед крестилось,
принявши омовенье от того,
к кому всех боле сердцем обратилось,
явив начало таинства сего,
в котором, возрождаясь, мы смываем
грех первородный предка своего;
и крестник сей был мучим и терзаем
и смерть на древе тяжком восприял
за нас, и мы о том не забываем.
Я верю, что из мертвых он восстал,
Дит посрамил - и в небо возвратиться
к отцу решил в венце земных похвал,
о том рекли и лев, и вол, и птица,
и тот, кем благовещена засим
без кривословья каждая страница,
и много прочих сообразно им
повествовали о Его державе
и кистью верной, и пером благим.
Я верую - вернется Он во славе,
и мы ему предстанем все, дабы
то получить, что присудить он вправе;
пророки - небу вознося мольбы,
Святого Духа силой вдохновенны,
предуказали ход его судьбы,
и Дух, Отцу и Сыну равноценный,
равно от них обоих исходя,
сияет вечный, вечно совершенный.
Я верю - церковь, верных ей ведя,
их непременно выведет из мрака,
и вне ее нет правого вождя,
я подтверждаю также святость брака,
и - что причастье грешников целит,
а исповедь им помогает всяко,
и - что Церера с Бахусом таит
высокий смысл причастия святого,
и этот смысл от слабых глаз сокрыт;
и быть достойным таинства такого
обязан совершающий его,
и звания он должен быть благого.
Так в проповедях звучных ничего
не утаила от меня Кибела,
уча меня для блага моего.
И если б знали суть господня дела
и Аристотель и ученики,
притом чтоб вера в их душе созрела,
кому-кому, а им весьма легки
пути бы оказались в царство света,
коль в знанье прочем были высоки.
Как Моисей для божьего обета
приверженцев от мира отвратил,
дабы не знали ложного завета,
вот так и я, поверив в бога сил,
устремлена душой к его пределам,
храня в груди неистощимый пыл,
и полагаю это главным делом,
и прославляю господа везде,
горда и польщена таким уделом,
и, следуя ведущей мир звезде,
душой благой, уверенной и ясной
я счастья не смогу найти нигде,
как только в нем, и чистой и прекрасной
ему я вверю душу, - тем скорей
с Кибелой повстречаюсь сладкогласной,
всевечно в небесах ликуя с ней.
ХL
Покуда нимфы рассказывали, Лия молча внимала. Теперь наступил ее черед, и, любуясь ею, Амето справедливо хвалил ее повесть; но о том, что будет дальше, боялся и думать, каждый миг со страхом в груди, ожидая, услышать: "Пойдемте". Зной уже спал, и все дамы, раздумывая, что делать дальше, выжидательно смотрели на Лию, распорядится она продолжать или скажет, что время прощаться. Но тут их взгляды были привлечены другим: по небу, поднявшись, должно быть, с ближнего берега, летело семь белоснежных лебедей и столько же журавлей; с великим шумом, застилая крыльями небо, они вдруг остановили полет. Вглядевшись, нимфы и Амето увидели, что птицы разделились на две стаи и жестоко бьются, сшибаясь грудью, клювами и когтистыми лапами; воздух казался полон перьев, как хлопьев снега в ту пору, когда Аполлон входит в созвездие Юпитеровой кормилицы; но после долгой битвы побежденные журавли улетели. Амето зрением не умел еще постигать божественный замысел и, удивленный, гадал, что знаменует собой эта битва, любопытствуя, куда повернут победившие лебеди; но вдруг неведомый свет излился с неба. И как пред израильским народом в пустыне, так пред ними вслед за дивным мерцанием опустился столп света, за которым остался след, видом точь-в-точь как дочь Фавманта. Едва столп опустился, как Амето отвел взгляд от семи лебедей, не в силах вынести блеска, подобно Фаэтону, когда тот, явившись впервые пред очи отца, оглушенный и чуть не ослепший от грома и блеска, перепугался и прянул назад; что означал этот слепящий столп света, Амето был не в силах уразуметь. Но недолго он ждал, ибо его ушей вдруг достиг нежный голос, промолвивший:
XLI
Я - свет небес, единый и тройчатный.
я семь начало и конец всему,
и все постиг мой разум необъятный.
Я - истина и благо; посему
за мною поспешающий избудет
и путь печальный, и стези во тьму,
и к ангельским урочищам прибудет,
где, вечные сокровища храня,
я их тому отдам, кто стоек будет.
Кто обо мне речет и для меня,
стремясь умом и сердцем к высшей цели,
презрев мирской соблазн и злобу дня,
которые от века власть имели над душами,
того я в свой черед в моей
очищу пламенной купели.
Живите с миром, и пускай цветет
надежда в вашем благородном круге,
не грозен многозвучный мой приход
и свет высокий в темной сей округе.
XLII
Ободренный речью, Амето постиг, что Венера не та богиня, которую глупцы призывают в разнузданном любострастии, а та, что одаряет смертных истинной, праведной и святой любовью. И нимфы показались ему еще прекрасней, чем прежде, их проясненные лики обращены были к свету и озарялись им так, что порой он опасался, как бы они не воспламенились, особенно Агапея и его Лия. Но радость на их лицах прогнала от него спасенья, и, напрягая взор, он вместе с ними силился проникнуть зреньем столп света. Но как ни трудно ему было, все же, подобно тому как в пламени вдруг удается различить горящие уголья, так он увидел наконец светящееся тело, затмевающее разлитый кругом блеск. Как раскаленное железо, выхваченное из горнила, оно рассыпало вокруг себя множество искр, и от них вся окрестность сияла светом. Но сам божественный образ ее и очи он так и не мог разглядеть; и вдруг, покуда он напрягал зренье, богиня возговорила:
ХLIII
О сестры драгоценные, вестимы
немногим в царствие мое врата,
чтоб их достичь - крыла необходимы.
Усердность ваша явственна, чиста,
добра, свята, пряма, полна привета,
похвальна, добродетельна, проста,
от слепоты уберегла Амето,
и созерцать обрел способность он
мои красоты - средоточье света;
и для того был в тайны посвящен,
чтобы друзьям с пристрастьем и стараньем
смог описать столь сладостный полон.
Глядите ж на него - ведь он желаньем
постичь меня воспламенен стократ,
но не умеет совладать с пыланьем,
земною дрожью будучи объят.
ХLIV
Едва смолкли божественные слова, нимфы поднялись и подбежали к Амето; он же, ошеломленный явленьем Венеры, и не почувствовал, как его схватила за руку Лия; в тот же миг она совлекла с него убогое платье и окунула в прозрачный источник, в котором он весь омылся. А когда скверна сошла с него, Лия чистым передала его в рули Агапеи, и та вернула его на место, где он стоял пред очами богини; там Мопса краем одежды отерла ему глаза и сняла с них пелену, скрывавшую Венеру от его зренья. А Эмилия радостно и заботливо доброй рукой обратила его взгляд к лику богини; тотчас Акримония наделила силой проясненное зрение; Адиона набросила сверху драгоценные покровы; Агапея дохнула ему в уста и зажгла неизведанной силы огонь. Убранный, прекрасный, сияющий ясным светом, он радостно обратил взор к священному лику и, дивясь несказанной его красоте, испытал то, что ахейцы при виде волопаса, обернувшегося Язоном. Созерцая богиню, он говорил про себя: "О богиня Пегасова, о высокие Музы, укрепите мой слабый ум, изощрите меня в лицезренье богини так, чтоб я мог выразить словами эту божественную красоту, если смертному языку дано об этом поведать, хоть и боюсь я, что напрасно тщусь удержать в душе зримый образ".
Долго взирал он на богиню, и чем дольше вглядывался в ее облик, прекраснее которого не видел, тем более прозревал; но какой срок отпущен ему для блаженства, он не ведал, хотя желал бы, чтобы оно длилось вечность, и потому взмолился: