Она огляделась, собираясь с мыслями. В памяти все еще держался полет, быстрые легкие ноги, толкающие то ли облака, то ли молочные огромные пузыри, сильные руки, помогающие скорости, и мир, влетающий в глаза, чтоб переполнить сердце.
— Я могу все.
Сказала и прислушалась к внутреннему ответу. Но мысли молчали, голова была пуста, оттуда не исходили образы, способные изменить пространство, предлагая его к отдыху человека. Вдруг стало холодно. Ами переступила босыми ногами. Так приятно было ощущать ступнями воздух и влагу, твердь при шагах. А теперь ей казалось, ноги обнажены бесстыдно, как груди доступных девок на крыльце низкого кабака. Хотя, поправилась она, как всегда, одержимая стремлением к точности, девкам как раз наплевать, что там с их грудями. Но что происходит вокруг?
Над темной грязновато-серой поверхностью висело низкое небо. Или потолок, измазанный такими же серыми разводами. Или — тучами? И во все стороны тянулось белесое нечто с серыми оттенками. Стояли в нем зыбкие столбы, кривились, исчезая макушками в верхнем слое. Ами шагнула к ближайшему, тронула пальцами серую дымку, ожидая капелек влаги или промозглого холода. Или мокрого туманного тепла. И отдернула руку, брезгливо стряхивая с нее блестящие комки серой гнили, а те ползали по коже, не желая падать. Обнаженная, она не хотела вытирать руку о собственную кожу и присев, провела испачканными в живом пальцами по земле. А та будто рассмеялась, глумясь ожиданию: твердь хлюпнула, раздаваясь, сомкнулась, всасывая в себя ее пальцы, мягко и беззубо зажевала, перекатывая по коже дряблые мускулы серых десен.
Ами вскочила, держа на отлете грязную, теперь еще обслюнявленную руку.
— Это всего лишь сон! Сон!
Голос дрожал, она испугалась подступающей паники, понимая, что второй страх умножит первый, отражая его зеркалом в зеркале. Нужно просто совершить усилие, думала Ами, поворачиваясь вокруг своей оси, готовая отразить нападение всего, что за пределами ее кожи — воздуха, влаги, странного нечто, собранного в зыбкие колонны. Нужно усилие воображения, которое превратит эту дрянь в прекрасное, материализует его. Например, сад. Зеленые иголочки травы под тенистым деревом. Сочные алые цветы в ней. С неба греет круглое белое солнце, золотит кожу рук и груди.
Она отчаянно смотрела перед собой, совершая то самое усилие. Серая зыбь дрогнула, сгустилась, показывая кривой ствол и нависшие ветви. От ствола потекла зеленая краска, топорщась игольчатыми стебельками. Ами выдохнула, расслабляясь. Ступила босой ногой на травяной ковер и застонала, замерев в неловкой позе. Нога висела над зеленым ковром, из тысячи ранок сыпались мелкие капли крови, оседали на злых остриях, сливались в алые пятна. И вдруг распускались тяжелыми мясными лепестками, приоткрывая среднюю глубину, полную болезненно-чувственных ассоциаций.
Ами подалась назад, ставя израненную ногу и боясь взглянуть выше — на ветки и небо над ними. Не получалось. Вернее, все шло не так.
Она не успевала понять, что происходит, подгоняемая усталостью и страхом, а еще стыдом и злостью, ведь королеве не подобает бояться. Но джент Саноче объяснил бы все сразу. Ее изысканное мышление, взращенное на поэмах и трактатах, на отвлеченных материях, которые она мудро использовала для прагматичных материальных деяний не сразу, а лишь опосредованно, сперва натешившись процессом думания и лишь потом переведя его в точные приказы, годные для жизни, сейчас не могло создавать окружающий мир напрямую. Мешали сравнения, заменяющие базисный смысл. Метафоры, приблизительные формулировки, которые уточняли оттенки. И до кошмара послушный мир послушно создавал вместо привычной травы ковер из миллионов зеленых иголок. Маняще опасные цветы, чей оттенок в воображении Ами был сочным, ликующим, алым и багровым, как сотни приоткрытых ртов. Но только не — обыденно красным цветом нескольких лепестков, собранных в венчик.
Денна, не зная об этой опасности и не предполагая ее, угадал верно, призвав на помощь простую девушку, которая всю жизнь возилась с телятами. Для Гюнтеры тревожный оттенок цветов был лишь красным цветом. И трава была просто изначальной травой. Не символом и не метафорой чего-то другого.
— Инн! — позвала Ами, оглядываясь и пытаясь рассмотреть оставленное позади.
— Инн, Инн! — закричал влажный холодный воздух, насмехаясь и хлюпая.
Потом наступила тишина, полная истекания капель. Ами встряхнула рукой, переминаясь зазябшими ногами. С кончиков пальцев стекали капли, казалось, забирая с собой не только тепло живого тела, но и его суть, утончая кожу и размягчая мышцы. Ноги дрожали, слабели в коленках, и королева изо всех сил старалась не упасть, помня о поспешном беззубом чавканье. Сяду, подумала со злой беспомощностью, и оно, это внизу, сожрет меня, переварит холодом, выплюнув совершенно другое. Может быть, такой дымчатый столб, полный живой гнили.