— Не шуми. Отвечай. Кто еще знает?
— Никто! Никто не ходит за сарай. Никто не встает утром. И вечером после захода. Никто, кроме Натен и принцессы, и я еще. Веа-мисери…
— Калем. Послушай. Я не могу оставить их тут. Я никому не скажу, но завтра Санк отнесет коробку. Так надо! Никто не должен…
Она запнулась, не зная, как закончить фразу. А Калем напротив упорно смотрел в выцветшие голубые глаза своими — серыми, круглыми, как у взъерошенной птицы.
— Утром, — сдалась веа Клодэй, — иди на уроки. Утром я позову вас троих. И мы решим, что делать. Понял? И повторяю еще раз, никто не знает, и… в общем, никто не должен узнать, что в сарае находились кошки. Тьфу, какая же нечисть. Орала там, в углу, готова была кинуться, порвать нас! Разве можно!
А потом Калем сказал ей в спину слова, от которых она остановилась, качнувшись, как от удара.
— Они же дети ее. Вот если б у вас были дети, вы поняли б.
Веа медленно повернулась, но перед плотной зеленью уже никого. И шагов не слышно в общем рассеянном шуме и приглушенных стеной детских криках.
Ночью веа открыла глаза, вытирая ладонями мокрые щеки. Хотела сесть в постели, но побоялась, лежала тихо, слушая горестные вопли и чей-то злорадный смех за узким, закрытым ставнем окном. Сердце тяжко стукало и сжималось от нестерпимой боли. Если я сяду, медленно думала веа, если… я… сяду… я проснусь по-настоящему, и тогда с болью придется что-то делать. А дети. И школа. Он сказал, если бы у вас были дети. Маленький дурачок, не понимает, что страшное не всегда на виду. Чаще оно таится в кромешной тьме, ждет там, оскаливая острые зубы. Которые не тупятся от времени, а почему-то становятся острее и острее. Если я сяду, понимала о себе веа-мисери Клодэй, благополучная и уважаемая директор одной из лучших школ города Хенне, столицы острова Ами-Де-Нета, мне придется встать и сделать что-то. Чтоб остановить эту боль.
Она лежала, не зная, что придет утро, и память исчезнет, вернее, смягчится, окрашивая мысли в светлые легкие тона. Лежала, с ужасом просматривая черный туннель боли, со стенами гладкими, не имеющими боковых выходов. Только вперед, нанизывая дни на ночи, туда, где боль станет совершенно невыносимой.
Через неплотно сомкнутые ресницы веа видела дрожащий лунный свет, полосками проникающий через планки ставня. А если запрокинуть голову, можно увидеть нижние кисти красивой вассы, что висит в изголовье. Зачем она тут? К чему? Встать и вышвырнуть в окно, разорвав шерстяные и шелковые нитки. Детское баловство, жалкая надежда на ночной покой, избавление от воспоминаний и кошмаров.
Дети. Сорок девчонок и мальчишек, возрастом от семи до шестнадцати лет, отданные ей родителями, уважаемыми в городе людьми. Да хоть бы и круглые сироты. Веа подумала о них с жаркой яростью, комкая потными руками край одеяла. Если бы не эти крикливые дрянные недоросли, она кинулась бы с балкона, вслед за ненужной вассой. Нашла бы покой. Но кто позаботится о них, ведь там все налажено, все работает, потому что работает она, вот уже больше тридцати лет.
Нет, решила веа, я не встану. Даже попить воды. Нет. Дотерплю до утра, перемежая злобную память с привычными тоскливыми кошмарами, а завтра в школе подготовлю всю документацию к передаче городскому совету. И тогда, с чистой совестью смогу наконец, обрести покой. Надеюсь, смерть не окажется переходом куда-то, думала веа, задремывая и снова просыпаясь. Не хочу ничего, кроме пустоты и покоя.
Ей снилась маленькая лодка, Коста ворочал штурвал, Натан смеялся, держа в руках рыжую белку, наклонял голову, отплевываясь от пушистого хвоста. А потом — волна, белый гребень, такой красивый, лодочка сверху, кренясь так, что головы их почти окунаются в шипящую воду. И треск, разрывающий ей сердце. Спящая женщина плакала, снова и снова переживая не виденное в реальности, но показанное услужливым сном, как показывал он ей главное горе жизни вот уже больше тридцати лет, каждую ночь.
«Не каждую», прошелестел в голове тихий голос, и она открыла глаза, бессмысленно глядя в белый сводчатый потолок, «вспомни, Кло, не каждую».
Но думать она не могла и заснула снова.
Утром, прогнав привычную головную боль правильно заваренным чаем, веа сидела на балконе, помешивала ложечкой сладкие сливки в фарфоровой чашечке, и прикидывала, какие дела сегодня необходимо решить в первую очередь. К осени — выпуск старшего класса, нужно пригласить мастериц, чтобы уже сейчас подумали над платьями и костюмами. Ах, да. Течет большой бак, сегодня приедут жестянщики. Санк ими займется. Санк.
Она нахмурилась, ставя чашку на маленький стол. Нужно подумать, куда выкинуть этих кошек. И еще важное. Если Калем нашел кошку уже с животом, значит, где-то ходит самец. И есть еще кошки? Неужели они расплодятся, как расплодились четыреста лет тому помойные острозубки? В книгах описаны эти страшные времена, когда пришла эпидемия вслед за укусами грязных тварей.