В покоях принцессы страж первого утреннего часа свернул свой пергамент, обвивая его кожаным шнуром. И отступил, давая кенат-пине собрать письменные принадлежности в его личную коробку — лакированный ящичек из драгоценной древесины. Мальчик проворно выполнил привычные действия, укладывая перья и пузырек с чернилами. Кивнул другому, который ждал рядом, нетерпеливо оглядываясь на колыхание занавесей. И пошел следом за своим наставником к шахте подъемника.
На уровне стражей шел за мерной спиной в богатом плаще, держа у живота коробку. И зайдя следом за элле в его комнаты, уложил ящичек на рабочий стол. Поклонился, ожидая приказаний. Но элле молча махнул рукой, расстегивая витую булавку воротника.
Мальчик поклонился и молча вышел. Маленький, со светлыми, коротко стрижеными волосами, он быстро шел по коридору, но миновав поворот, почти остановился. Покусал пухлую губу, морща лоб и гримасничая от раздумий. Он мог уйти в общую столовую, где перед отдыхом собирались все кенат-пины, выпить горячего фруктового чая и сыграть в стрелков-охотников. Еще там вкусные пироги и сладкие пирожные, хотя есть ему не хотелось, но — вкусные. А мог сразу уйти в свою комнатку, где кроме него жили еще два кенат-пины, с которыми он почти не встречался. У всех троих было разное время трудов и когда он возвращался спать, другие отсутствовали, учась или неся свою вахту в покоях принцессы.
Обе возможности были верными. Правильными. Но кенат-пина медлил. И решив что-то, побежал к самой дальней шахте, оглянувшись, убедился, что в коридоре пусто. Прыгнул, замирая сердцем от того, что снова выбрал для себя неправильный путь. Не разрешенный.
Там, куда его принесла пустота шахты, можно было не бояться чужих глаз. Это была заброшенная прослойка технического уровня самого нижнего витка Башни. Но мальчику все равно было страшно. Тут, мигая светом, жужжали умирающие бледные лампы. Иногда через световые линии на стене быстро пролетала серая тень, маленькая и злая, с острыми крыльями. А если подойти совсем близко, знал мальчик, и отогнуть пластину старой обшивки, можно увидеть черных насекомых с блестящими спинами, которые копошились в темной тесноте, налезая друг на друга. Но лучше не трогать их, вдруг кусаются.
Мальчик шел быстро, иногда оглядываясь, уверенно выбирая направление в путанице узких коридорчиков и сумрачных развилок. Взбегал по нескольким ступеням, спускался по длинным пологим пандусам, стараясь не шлепать мягкими сапожками. Почти зажмурясь, проскочил большой зал, полный высоких граненых колонн, в тени за которыми что-то мерно гудело. И нырнул в маленькую дверцу, сразу прикрыл ее за собой, оказываясь в полной темноте. Вспотевшей рукой зашарил по стенке, ища невидимый рычажок, включающий лампу на потолке.
— Не надо, — голос из темноты не испугал его, а наоборот, совсем успокоил.
Мальчик опустил руку, всматриваясь в темноту. Перед глазами плыли бледные тени коридорных светильников.
— Ты пришел!
— Я не обманываю мужчин, — у стены засветился крошечный огонек, рисуя над собой жесткий подбородок, впалые скулы и темные от теней глаза.
Мальчик гордо выпрямился. Он — мужчина!
Собеседник повел огнем, указывая на ящики у стены.
— Садись, Сэней, расскажи, как твои дела.
Мальчик подошел и послушно сел, поднимая лицо к маленькому пламени.
— Что улыбаешься?
— Элле. Элле Крейт никогда не зовет меня по имени. А ты зовешь.
— Он плохой человек, Сэней. Разве будет хороший человек обижать главного своего помощника?
— Он не обижает меня, — нерешительно вступился за учителя Сэней, ерзая, чтоб сесть поудобнее.
— Обижает, — убежденно возразил собеседник, — невниманием. Ты умный парень, Сэн, ты должен это понять. Они забрали тебя из семьи, не дали учиться в классах с другими ребятами, теперь ты совсем один. И твой элле не зовет тебя именем, которое дала тебе мать! У настоящих мужчин это кровная обида. Оскорбление.
Он замолчал, хмуря светлые брови и щелкая зажигалкой, заставляя пламя исчезать и появляться снова.