Часть Первая
Глава 1
на снегу пережитки немого заката
и сжигающий космос чернеет вдали
в этом ёбаном мире мне больше не надо
ничего никого ни зимы ни любви
я из белого плена свалю пепелацом
девять низких поклонов оставив земле
потому что ну нахуй кому-то я сдался
потому что ну нахуй я сдался себе
– Виталий Маршак
1.1. АРСЕНИЙ
Аmo, amas, amat, amamus, amatis, amant.
Я люблю, ты любишь, он любит, мы любим, вы любите, они любят.
Заорать бы, чтобы хоть на мгновение стало легче. Но я молчу. Молчу и методично спрягаю в тетради латинские глаголы. На автомате. Выводимые чёрным линером буквы сами собой, словно без моего участия, скользят по бумаге, сливаются в строки.
Комната вокруг сжимается, давит на затылок, вплавляется в виски. Мама! Я скучаю по ней. Невыносимо. Безумно. Дико. Почему не я умер тогда? Насколько проще было бы просто исчезнуть, раствориться, перестать быть. Не ходить в универ как ни в чем не бывало, не притворяться, что всё нормально.
Сквозь оконные проёмы на меня пялится ночь. Накрывает своей пустотой. Густая, чернильная. Когда-нибудь её не остановит свет настольной лампы, и она до меня доберётся. Часть этой ночи уже поселилась во мне и теперь ширится, растёт, питаясь моими сомнениями и чувством вины. Скребётся, прогрызает путь наружу, пережёвывая артерии и сухожилия.
И ещё тошнота. Меня тошнит от самого себя, от моей жизни. Пустой и бессмысленной.
Стук в дверь отпугивает тьму за пределы светового круга настольной лампы. Ночные тени забиваются по углам, выжидающе выглядывая оттуда: кто там? Но это всего лишь отец.
– Не спишь?
Его привычка переспрашивать об очевидном накаляет. Подыгрываю, чтобы скорее закончить разговор.
– Завтра семинар по латыни, надо закончить с глаголами.
– Не сиди допоздна.
Киваю, говорить совсем не хочется.
– Ты помнишь, что завтра приезжает Кирилл? Утром заберу его с вокзала.
– Отлично.
Буравлю взглядом расплывающуюся за пределы тетрадных клеток латиницу, на отца смотреть не могу. Боюсь, что как бы искусно я ни скрывал эмоции за бесцветным голосом, во взгляде проскользнут невысказанные упрёки. Боюсь сорваться. Боюсь высказать ему то, что всё это время ищет выхода. Он не должен был позволить ей уйти.
– Спокойной ночи, – роняет он в затянувшееся молчание и почти бесшумно прикрывает дверь.
– Спокойной ночи, пап.
Мы оба знаем, что эта ночь не станет исключением, знаем, что не сможем спокойно уснуть и, проворочавшись с боку на бок, тревожно сминая простыни, забудемся беспокойным больным сном только к утру. Знаем, и всё равно желаем друг другу спокойной ночи.
Аmo, amas, amat, amamus, amatis, amant.
Я люблю, ты любишь, он любит, мы любим, вы любите, они любят.
Я не люблю. Мне больше некого любить. Некого?
Кирилл. Кир. Герой моих детских грёз. Мой кумир. Мой почти двоюродный брат. Мы подписаны друг на друга в инстаграме, висим в друзьях ВКонтакте, но почти не общаемся. Вряд ли можно назвать общением формальный обмен поздравлениями.
Завтра он приезжает. Зачем-то. Зачем?
Открываю инстаграм и нахожу его профиль, начинаю листать и залипаю на одном кадре. Фотка смазана до такой степени, что не спасли бы никакие фильтры. Их и нет, впрочем, как и подписи, и хэштегов. Зато есть косая ухмылка, подбородок с пробивающейся щетиной, широкие плечи, тёмная кожанка поверх толстовки, сигарета, зажатая между большим и указательным пальцами.
На мгновение я застываю, всплывают детские воспоминания. Давние, яркие. Мне одиннадцать или двенадцать, он на три года старше.
Гора манила нас всегда. Его в особенности. Он был ею одержим. И вот мы уже карабкаемся на самую вершину. Пологий склон с молодой порослью сосняка сменяется скалистым, и подошвы моих кед скользят по раскалённому солнцем камню. Каждый раз когда мне становится не по себе от страха, Кир оборачивается и протягивает мне руку. Забравшись на самый верх, он стискивает меня за плечи и кричит: «Мы сделали это!»
Козырёк ладони – у сощуренных глаз, в волосах и ресницах запуталось солнце. В этот момент он кажется мне богом. Темноволосый, с несмываемым, намертво въевшимся в кожу загаром. Мы были особенно неразлучны в то последнее лето. Бэтмен в футболке с затёртым от частых стирок принтом и его Робин с вечно сбитыми в кровь коленками. Дон Кихот и его Санчо. Мой лучший друг. Я готов был следовать за ним повсюду. А потом он уехал.
Я думал, всё давно забыто. Думал, что вытравил его образ из памяти. Веревел, вытосковал. Но между рёбрами снова щемит, значит, нет. Я до сих пор на него обижен.