Мне бы бежать за ним. Умолять. Пожалуйста. Я не хотел. Это не я. Тебе показалось. Прости меня. Всё это какое-то недоразумение. Глупая шутка. Но я не могу. И дело вовсе не в приступе невесть откуда взявшейся гордости, нет. Я не могу сдвинуться с места. Я опустошен. Раздавлен.
Не знаю, сколько я так просидел, подпирая лопатками холодную чугунную батарею. Небо давно кровоточит закатом, может, у неба идёт носом кровь. Алыми клюквенными сгустками, уродливыми ошметками. Слежу как оранжевый прямоугольник света ползёт от одной стены до другой, растворяясь в серых сумерках.
На краю стола – его зажигалка и пачка сигарет. Достаю одну и прикуриваю, вышибая колёсиком искру. От первой затяжки слегка кружится голова. Я, вроде как, давно бросил, побаловался и хватит. Тупо пялюсь на горящий в вечернем свете огонёк сигареты, и решение приходит само собой. Тупое решение. Бессмысленное, как вся моя жизнь.
Прощай. Просто прощай. Без всякой там любви. Кому она нужна, если от неё так больно? Стягиваю футболку, затягиваюсь ещё раз, и прижимаю сигарету к коже там, где латинской вязью выбиты слова любви, им больше нет места на моем теле. Вдавливаю огонь в это самое слово «ama» до тех пор, пока кожа не отзывается дикой пульсирующей болью.
К чёрту любовь. К чёрту всё.
Мне сейчас необходим кто-то рядом. Иначе сойду с ума.
Достаю телефон и нахожу нужный контакт. Набираю всего лишь одно сообщение. Буквы расплываются перед глазами, пляшут, издеваются.
«Приходи, пожалуйста. Мне плохо, очень плохо».
Доставлено. Прочитано.
«Ок. Скоро буду».
Ложусь на пол и закрываю глаза. Сквозь открытое окно в комнату залетает ветер, новый, прохладный, он принёс с собой грозовые тучи и первые раскаты грома. Дождь грохочет по шиферу крыши, и в его рокоте мне слышится заветное имя. Кир. Кир. Кир. Моё сердце до сих пор бьётся в этом ритме.
Надо бы встать и закрыть окно, иначе весь пол зальет водой. Но я словно застываю во времени и пространстве. Я парализован. Комната обтекает меня со всех сторон, оставляя наедине с моим горем.
Тем временем темнеет. Небо заплывает огромной сиреневой гематомой.
Открываю глаза и вижу Германа, прислонившегося к косяку.
– Всё настолько плохо?
Пахнет ночью, вишней, и первой майской грозой. Герман принёс с собой дождь. Дождь в имбирно-рыжих волосах, дождь на длинном чёрном плаще…
Он подходит ближе и садится передо мной на корточки. Я так и не надел майку, и он сразу замечает пару свежих волдырей на коже.
– Хреново выглядишь.
– Ага. Спасибо за поддержку.
Это мои первые слова за несколько часов, и они выходят хриплыми, каркающими. Не слова, а вороний клекот.
– За поддержкой это к Алисе. Она у нас мать Тереза. Но ты позвал меня. Почему?
– Потому что перед тобой мне не стыдно.
– А ты жестокий, Арсений.
Касается мягко, с такой нежностью и трепетом, которых я совсем от него не ожидал. Если он сейчас ещё и подует на ранку, то мне точно станет стыдно.
– Значит, ты всё ему рассказал? Глупый маленький мальчик.
Слушаю, как капли дождя шумят в листве, барабанят по карнизам, стучат в окно. Моя голова на чужих коленях. Герман ласково перебирает мои волосы, заправляя их за уши, а я тоскую по другим рукам, по другим коленям, несбывшимся. Слезы, такие долгожданные, такие спасительные, бегут из моих глаз, оставляя мокрые пятна на его безукоризненно отглаженных брюках.
– Поплачь. Говорят, сразу легче становится.
Давлюсь жалостью к себе, пытаясь забыться в чужих прикосновениях. Вытравить из памяти его губы. Забываюсь сном, в котором молю его коснуться меня ещё хотя бы раз.
Задыхаюсь от тоски.
Успокаиваю себя тем, что больнее уже не будет.
6.2. КИРИЛЛ
Дрейфую в коматозном ничто, подпирая лопатками Пашкин диван. Пашка вырубился прямо в одежде, лёжа на животе, одна рука свесилась с дивана и утонула в длинном ворсе ковра.
– То тебя в гости не дозовешься, то ты, как снег на голову, – хохотал он при встрече и хлопал меня по плечу.
А мне срочно требовалось надраться. Выпить столько, чтобы в голове не осталось ни одной долбанной мысли. О том, кто так внезапно слетел с катушек.
Прошло всего несколько часов, но мы с Пашкой уже – в говно. В то спасительное для моего сознания состояние, когда весь этот пиздец, который обрушил на меня Сенька, временно отступил на второй план. Отступил, но всё равно караулит где-то рядом, на задворках алкогольно-никотинового вакуума.
Вот так вот всё и идёт по пизде: в одну секунду.
Меня вставляет после первой же глубокой затяжки, ведёт.