Я не люблю истории, – начитывает голос, – Я люблю мгновения. Люблю ночь больше утра, луну больше солнца, а здесь и сейчас, больше любого где-то потом...
Где-то там, сидя на своих небесах и распределяя всех тварей по парам, господь бог, отвлёкся. Что-то у него пошло не так. Как моей парой мог оказаться пасынок моего дяди, а? Ответь мне, бог, где бы ты ни был! Почему пасынок, а не какая-нибудь падчерица?
Веду ладонью по его позвоночнику. Он дёргает плечами, лопатками, злится:
– Ты вообще слушаешь?
О да, я слушаю! И готов создать свой личный топ-бесконечность, в котором не будет ни огромных карманов, ни защитных оберегов, ни павлиньих перьев. Я правильно запомнил?
Зато будут вечно взъерошенные волосы, искусанные в кровь губы, серые глаза, тонкие запястья с руслами синих венок, которые хочется бесконечно целовать-целовать-целовать.
Наклоняюсь вперёд и вновь прохожу тот же маршрут вниз по позвоночнику. Только губами, интуитивно касаясь языком маленьких родинок. Он замирает и, кажется, не дышит совсем, а я дохожу до поясницы и целую обе ложбинки по очереди, оттягивая резинку спортивных шорт вместе с бельём.
– Щекотно же!
Он смеётся и ёрзает, да так, что хочется стянуть с него нафиг эти шорты, поставить на четвереньки и выдрать. Переворачиваю его на спину и тут же обхватываю твёрдый – и когда только успел? – член. С силой сжимаю прямо через двойной слой ткани и прохожусь по нему вверх и вниз.
Бля… я, видимо, реально всё. Ебанулся. Можно смело переставать строить из себя натурала. Вот она – моя ориентация – лежит на моих коленях, широко распахивает глаза и давится вздохом. Само воплощение чувственной невинности. Ласковый. Покорный. Ноги в коленях сгибает и в стороны разводит, чтобы мне было легче до него добраться. И мне уже абсолютно пофиг на все эти никому не нужные ярлыки. Педик? Извращенец? Считайте меня кем угодно, только не отнимайте у меня моего мальчика.
...Дождь я вообще люблю больше всего, – продолжает начитывать голос. – И весенний, и летний, и осенний. Любой и всегда. Люблю по сто раз перечитывать прочитанное. Люблю звуки гармошки, когда играю я сам...
Бесконечный трёп внезапно обрывается, сменяясь оповещением в Ватсап или каком-то другом приложении. Потом ещё одно вдогонку. И ещё одно. Сеня выгибается, чтобы дотянуться до мобильника, оставленного у изголовья кровати, вырубает книжку и скатывается с моих колен. Читает и тут же хмурится. Мои брови ползут к переносице и сталкиваются там, как два тяжёлых товарняка.
– Что-то не так?
Кивает, а потом произносит имя, от которого мои внутренности сами собой блендерятся в фарш: – Герман.
Ну конечно, блядь. Как всегда, вовремя. Ощущение такое, будто у меня вместо головы – огромный улей, битком набитый пчелами. Они там роятся, гудят и копошатся.
– И что у него на этот раз случилось? – собственный голос кажется мне чужим и далёким, я даже удивляюсь звенящим в нём ноткам раздражения, почти истерики.
– Он уезжает, представляешь! Вот, зовёт помочь ему собраться, – и Сеня кладёт между нами телефон, экран которого горит тремя короткими строчками.
«Я уезжаю из города».
«Прямо сейчас».
«Поможешь собраться?»
Закусываю щёку изнутри, во рту сразу появляется солоноватый привкус. Я должен молчать. Потому что даже самому себе никогда не призна́юсь, что у меня яйца поджимаются, когда я представляю себе Сеню наедине с Германом.
– Пойдём-ка покурим.
Тяну его к распахнутому настежь окну, прихватив со стола зажигалку и пачку сигарет. Опираюсь бёдрами о подоконник. Сеня пристраивается рядом, мы молчим, в наши голые спины хлещет дождь. Холодные струи стекают по покрывшейся мурашками коже, заставляют нас ёжиться.
Я докуриваю и встаю перед ним, заперев в плену оконной рамы и собственных рук. Он чуть слышно охает, когда, обхватив его за бёдра, я подсаживаю его на мокрый подоконник и устраиваю ладони на его коленях. Но сразу расслабляется, касается моих плеч, обнимает меня по-ребячьи, собирает горячими ладонями дождевые капли на моей спине.
– Ты ревнуешь, – утыкается носом в мои успевшие вымокнуть волосы.
– Я ему не доверяю.
– Бред, Кир. Мы дружим со старшей школы.
Бред – не бред, но я замечаю, как вспыхивают его щёки. Замечаю, как дрогнули его губы. С чего бы?!
– Не удивлюсь, если он дрочит на тебя вечерами.
– Я всего лишь помогу ему собрать вещи. Ты даже не успеешь соскучиться, – он берет мои руки в свои, сплетает пальцы, и мне становится чуть легче дышать. И голова вроде снова голова, а не долбанный гудящий улей.