Неловкая тишина затягивается, я просто должен её нарушить: – Но... ты вернёшься? Ты ведь не навсегда?
– Что за глупости, Арс? Не разыгрывай здесь древнегреческих трагедий. Конечно, я вернусь. Кто-то же должен подготовить тебя к пересдаче.
Но просто друзьями мы больше не будем. От осознания этой истины противно саднит внутри. Будто я проехался животом по старому растрескавшемуся асфальту, протёр эпителий и обнажил внутренности.
Больше не хочу здесь оставаться, Герман и сам прекрасно соберётся. Выхожу в прихожую, он идёт следом. Тянусь к нему, чтобы обнять на прощание, но он нервно подаётся мне навстречу и теснит к стене. Я шарахаюсь в сторону, словно руки Германа, коснувшись моих плеч, ухитрились меня обжечь. Чуть не сбиваю стоящий рядом стул – тот не падает, отчаянно балансирует на двух ножках, а Герман уже нависает надо мной, прижимается, приподнимает пальцами мой подбородок и целует в губы. Широко, жарко.
Пытаюсь от него отодвинуться, но мне некуда деваться – затылком я упираюсь в стену, к тому же он держит меня за шею. Совсем легко, но почти на грани, чуть-чуть сильнее – и будет больно. Будто даёт мне почувствовать, что я в его власти. И я поддаюсь. Тело отзывается само, тянется к нему навстречу, горит. Неужели я хотел этого? Не оттого ли истерил и сердился на варенье? Отвечаю на его поцелуй, разделяю на двоих то жадное, животное, что сулят его губы, длинные пальцы и горячий язык.
У этого поцелуя вкус кофе и вишен, хотя к варенью я так и не притронулся. Липкое время тянется как карамель, и кровь прибывает в уши рваными приливами. Только киты рассерженно лупят внутри хвостами и орут как оголтелые: «Не он! Не он!»
– Нет, нет, нет, – пытаюсь вывернуться. Это неправильно. У меня Кир. Кирилл. Стой!
Колочу по тонкой ткани белой рубашки, по твёрдой груди под ней. Он не отпускает, только перехватывает мои запястья, горячими пальцами считывая участившийся пульс. Не отдавая себе отчёта, повинуясь непонятному инстинкту, вгрызаюсь в его губы, кусаю что есть силы. Он отрывается от меня. Резко встряхивает медными кудрями. Посасывает губу и смотрит… точь в точь как хищник после неудачной охоты.
– У меня... Кир, – выдыхаю, ощущая во рту его слюну с металлическим привкусом крови. Стул, качнувшись последний раз, наконец обретает равновесие и опускается на все четыре ножки.
– Как скажешь, маленький преданный Арсений, – и в каждом уголке его губ горит по крошечной усмешке. Я знаю, что накосячил, и он тоже отлично это понимает: я ему отвечал.
– Давай не будем усложнять, хорошо?
Наконец и он не выдерживает напряжения, дергается, как струна, которую натянули слишком сильно, а потом отпустили. И нет больше невозмутимого Германа. А я и вовсе комкаюсь, как бумажный лист, застревая в собственном горле тем самым комом. Вот такое у нас получилось прощание.
– Пока, Герман.
Убегаю из его квартиры с необычным ощущением: что-то разрушилось, рассыпалось на мелкие детали, и сколько ни ползай, сколько ни ищи – их не собрать, не склеить. Перед глазами плывёт. Хватаюсь за перила и опускаюсь на ступени. В глазах, в груди, в районе солнечного сплетения, везде жжёт. А особенно там, ниже, где ещё теплятся следы любимых губ.
Глава 7
Я обменял спокойный сон на невесомый поцелуй.
Пока ты в комнате со мной - целуй меня, целуй, целуй.
Целуй меня, пока темно, пока зашторено окно,
под звуки старого кино, под всепрощающей Луной.
Когда на нас глазеет мир, в троллейбусах, такси, метро,
под осуждением людским, под брань старушек, гул ветров.
Под визг клаксонов, вой сирен, под грохот скорых поездов,
прижав ладонь к дорожкам вен, не позволяя сделать вдох,
к моим обветренным губам прильнув и затопив собой.
Пускай в висках гремит тамтам, я знаю: так звучит любовь.
– Джио Россо
КИРИЛЛ
– Хэй, Сень! – захожу в комнату и нахожу Арсения в той же позе, в которой оставил его минут пятнадцать назад, выходя за сигаретами. – С тобой всё в порядке?
Он сидит в кресле, обхватив руками колени, и смотрит, не моргая, куда-то перед собой. Как вернулся вчера от Германа, так и впал в свой анабиоз. Ведёт себя, как мотыль под хлороформом. Заторможенно. Словно гнетёт его что-то. Этот, блядь, Герман…
Опускаюсь на корточки рядом с ним и отрываю его руки от голых коленок. Он пытается посмотреть мне в глаза, но каждый раз словно натыкается на преграду. Взгляд его скачет, дробится, смазывается.