Расположившись на летней веранде – ведь солнце палит совсем не по-осеннему, – и забравшись с ногами в садовые кресла, мы весело проводим время за разговорами и поеданием запасов из корзинки Алисы. Жуём бутерброды, запиваем их пивом прямо из бутылок и слушаем молодого Боуи, Меркури, Джагера… А ещё медитируем на осыпающиеся перезревшими плодами яблони.
Даже собираемся отправиться на прогулку к озеру, повинуясь внезапному порыву, но поразмыслив, решаем перенести поход на воскресенье. Всё же точное местонахождение заброшенного водоёма нам неизвестно, поэтому такой поход станет больше утомительным, чем приятным.
А потом все как-то в раз разбредаются, пропадают из виду. Алиса с Лёней ожидаемо удаляются вместе, Герман убегает к своим розам, а мне остаётся только заняться осмотром дома изнутри.
Сначала я залипаю на стопку винила, но стоящий здесь же проигрыватель настолько стар, что я боюсь с ним не справиться, поэтому с некоторым сожалением перехожу к полке с книгами. На ней всё больше учебная литература, но среди словарей и справочников мне удаётся найти несколько художественных книг. «Потерянный рай» Мильтона, «Божественная комедия» Данте, Чосер... Рай для филолога. Выбираю «Великого Гэтсби» Фитцджеральда и уютно устраиваюсь на небольшом диванчике, стоящем прямо у открытого окна.
В воздухе пахнет прелой травой и далёкими кострами, а ещё немного Хэллоуином и приближением зимы.
То ли от накопившейся за первую учебную неделю усталости, то ли от передозировки свежего воздуха меня одолевает сон, бороться с которым становится всё тяжелее. Раскрытая на коленях книга плывёт перед глазами, и я засыпаю, но понимаю это только тогда, когда просыпаюсь. Так же внезапно, как и заснул. Будто нырнул в воду, затянутую тиной. Прыгаю и, коснувшись илистого дна, выныриваю обратно.
Кажется, меня разбудил шум. Но это не шум воды. Я полусижу на диванчике, кто-то заботливо укрыл меня пледом, аккуратно переложив на стол открытую мною книгу. Вокруг тишина, которую нарушают те самые звуки, доносящиеся откуда-то сверху. Они меня настораживают.
Конечно, дом настолько стар, что шуметь в нём может всё что угодно, начиная со скрипучих половиц, заканчивая ветром, гуляющим по кровельной черепице, но эти звуки напоминает совсем другое…
Подхожу к ведущей на второй этаж лестнице и понимаю, что звук идёт оттуда. Из одной из спален? Борясь со смущением и успокаивая себя тем, что если это то, о чём я думаю, то дверь в ту спальню уж точно окажется закрытой, поднимаюсь и теряю дар речи. Потому прямо передо мной, в комнате с настежь раскрытой дверью – совсем не Лёнечка и Алиса, как я предполагал, а Герман. Обнаженный. И естественно не один. И то, что там происходит, явно не предназначено для чужих глаз.
Замираю на месте, стараясь не издать ни звука. Безумно хочется исчезнуть до того, как меня заметят, но одновременно хочется остаться и посмотреть. Ведь они не замечают меня. А я совсем рядом. И от этого возбуждение только усиливается, подхлестывает, заставляет придвинуться ближе.
В свете полной луны кожа Германа кажется молочной, неестественно белой, а волосы тёмными, почти бурыми, как запекшаяся кровь. Сам не знаю, почему не ухожу, почему прилипаю к дверному косяку будто намертво. Почему продолжаю стоять и смотреть, прикидываясь невидимкой, почти не дыша, чтобы ненароком не помешать им и не выдать себя.
Смотрю, как Герман нависает над широкой мужской спиной, заставляя человека, лица которого я не вижу, с каждым толчком своих бёдер выгибаться всё сильнее и комкать подушку, гася в ней стоны. Да, тот второй точно не против, сам толкается Герману навстречу.
А Герман так возбужден, что не замечает моего присутствия, только прикусывает припухшие губы, время от времени зажимая их ладонью, в попытке заглушить собственные стоны, и ритмично ведёт бёдрами, а ещё скользит пальцами по спине своего партнёра, от поясницы до шейных позвонков.
Отчего-то я уверен, что кожа того человека под пальцами Германа должна быть непременно горячей. Будто я чувствую её сам. Потому что это – не механические фрикции обычного порно. В том, что я вижу, есть нечто притягательное. Смесь вульгарного и сакрального. Дикая смесь.
Непонятное чувство, зародившись внизу моего живота, ползёт вверх по пищеводу, поднимается по гортани и оседает на языке. С ужасом осознаю, что происходящее не только завораживает меня, но и возбуждает, будит животные инстинкты. Чувствую, как твердеет мой член, мне хочется сжать его, прикоснуться к себе, хоть как-то облегчить напряжение. Где-то на подсознании мелькает самооправдание: у меня уже два месяца не было полноценного секса, а это настолько близко, горячо и ярко, что я ощущаю их прикосновения, как свои собственные.