Глава 5
Я, конечно, я из руин соберусь потом, только тоже совсем иной
Чёрствый, серый, скупой и поломанный
Лишь одно и умеющий: кристально, просторно, талантливо
Молодой вроде, но жизнью такой поёбанный
Собирать слова в истории, а истории - отдавать другим...
– Мелина Дивайн
АРСЕНИЙ
Слезы катятся по щекам. А я, безвольная тряпичная кукла, даже не могу смахнуть их со своих щёк.
Боль.
Она скапливается в груди. Вгрызается в рёбра, касается сердца, сжимает продырявленные лёгкие. Хочется залезть в глотку пальцами, всей рукой, проталкивая её внутрь до самого запястья, чтобы выцарапать из себя всю эту мерзость.
Чтобы перестать чувствовать боль. Но она уже въелась в меня, как кислота, это не поможет. Не могу поверить. Не могу поверить в то, что видел сам, своими глазами.
Вскакиваю на ноги и в сердцах отталкиваю от себя ноут. Он проезжает по поверхности письменного стола, норовя перевернуться и завалиться на крышку. Вызов прекращается, экран гаснет, но спустя каких-то пять секунд загорается вновь.
Закрываю глаза, но это не помогает. Я всё равно вижу перед собой тонкую полоску шёлка на округлых женских бедрах, знакомые боксеры и бесконечно много обнажённого тела.
Мне так больно, Кир. Так больно. Кирилл, твои тёмные волосы, кудри твои дублёные и глаза, чёрные дыры цвета битого зелёного стекла. Твои руки… я так их люблю.
Рёбра сводит судорогой.
Всё вокруг меня кажется пустым и выцветшим. Потому что пусто. В голове. Меж рёбер... Там, где бьются в конвульсиях киты, истекая своей китовой кровью, лимфой и сукровицей. Мои киты сдыхают, и я чувствую, как они разлагаются, заполняя лёгкие запахом тины и ракушечной пылью. Оседая останками на моих внутренностях.
А потом телефонный разговор.
Спину держу неестественно прямо. Так, словно мне это непременно чем-то поможет. Принимаю вызов и подношу телефон к уху. Вцепляюсь в гладкий корпус изо всех сил, чтобы хоть как-то унять дрожь в пальцах.
Первые секунды не воспринимаю ничего. И от этого не могу выдавить из себя ни слова.
Это Кирилл. Он выдыхает и говорит всё ещё терпеливо:
– Сень, выслушай!
Мир вокруг меня осыпается на манер старой штукатурки.
– У нас ничего не выйдет, Кирилл.
Вот и всё. Говорю и понимаю, что после этого не смогу больше дышать.
Не смогу сделать ни одного чёртового вдоха и уже почти поддаюсь панике. Боль заполняет меня едкой щёлочью, словно высотное здание, этаж за этажом – всё выше и выше: низ живота, межреберье, гортань.
Там, где мы были спаяны, кожа воспаляется, бугрится нарывами. И казавшийся вечным шов расползается, образуя уродливые прорехи.
Сбрасываю звонок первым и швыряю телефон на кровать. Распахиваю окно и вываливаюсь в ночь, упираясь ладонями и животом в подоконник. Бестолково разеваю рот и заглатываю ночную сырость. Ночь всегда полна звуков, чьих-то разговоров, шёпота, выдохов, но я, словно оглушенный, ничего сейчас не слышу.
Это пройдёт, конечно, пройдёт, всё всегда проходит, повторяю как мантру, пытаясь убедить в этом самого себя. Вслух, полушепотом, будто так в сто раз убедительнее, будто так точно поможет.
Запрещаю себе даже думать о том, что произошло. Да и вообще думать. В принципе. Только мозг отказывается слушаться. Всё прокручивает и прокручивает воспоминания о нём. Быстрее и быстрее. Кадры, словно слайды диафильмов, сталкиваются друг с другом, наслаиваются, смазываются, смешиваются, путаются.
За окном накрапывает дождь, наверное, холодно, но я не испытываю холода. Удивительно, но прислушавшись к себе, понимаю, что не чувствую ничего вообще. Абсолютно ничего. Отчаяние, которым я только что захлебывался, отпускает. Будто кто-то проявил ко мне великодушие, лишив меня возможности ощущать.
Правда, меня начинает трясти, как в лихорадке. Дрожащими ногами я добредаю до постели и заваливаюсь в неё как есть, в одежде. Всё, что я хочу сейчас сделать – это просто уснуть. Забыться сном. Сил, чтобы вытащить из-под себя одеяло, нет. Натягиваю на себя его край и закручиваюсь в него, как в кокон.
Спать!
На что я надеюсь? Возможно на то, что проснусь, и всё это окажется лишь кошмаром, который рассеется при первых же солнечных лучах. Но ни солнца, ни желанного облегчения новый день не приносит. От того, что через распахнутое настежь окно всю ночь хлестал дождь, комната превратилась в огромную морозилку, и я просыпаюсь с окоченевшими пальцами на руках и ногах.
На полу разрывается телефон, раздражая меня каждым своим звонком всё больше и больше. Надо бы поставить его на беззвучный режим, но сил и желания сдвинуться с места хотя бы на дюйм у меня нет. Разговаривать я ни с кем не в состоянии, но и слушать душераздирающие трели больше не могу. Делаю над собой усилие, не глядя, нашариваю телефон рукой и принимаю вызов.