Всю дорогу Андрей бросает на меня обеспокоенные взгляды. Что ж, вполне объяснимо. Думаю, не каждый день студенты падают при нём в обморок. Блин, неловко всё же, когда с тобой так нянчатся…
Мы заходим в подъезд и, минуя череду лестничных пролетов, останавливаемся перед обычной среднестатистической дверью. Я уже готов извиниться и, развернувшись, бежать прочь. Но почему-то остаюсь.
– Проходи, Арсений, не стесняйся.
Он принимает из моих рук пальто и наши пальцы случайно соприкасаются. Я отвожу глаза и, кажется, краснею. А может, и нет, но щёки и уши у меня горят, это совершено точно.
– Ты когда ел в последний раз? А спал? Ты едва стоишь на ногах.
– И что?
– И ничего. Тебе нужно поесть. Как хозяин дома, я просто не имею права позволить гостю умереть голодной смертью. Первое и компот не обещаю, но горячим я тебя сегодня накормлю.
Мычу в ответ нечто невразумительное.
– Пойдём на кухню. Я буду готовить ужин, а ты будешь говорить.
– Не думаю.
– Ладно. Тогда ты осмотрись пока здесь, а я займусь ужином. Пожалуй, я и так узнал о тебе сегодня больше, чем планировал. Хотя в то же время совсем ничего…
Он открывает форточку и оставляет меня одного в комнате со светлыми стенами, полом и потолком. Занавески тоже светлые, колышутся от порывов ветра, наливаются парусом. Его окна выходят во двор, и я ненадолго зависаю, разглядывая золотые макушки тополей, намокшие от бесконечного дождя. В свете заходящего солнца они отбрасывают красные тени на белую стену, белый ковер и книжный шкаф.
Прилипаю к книжным полкам, провожу подушечками пальцев по разномастным корешкам, считывая и впитывая их названия. Сплошные поэты. Футуристы, декаденты, серебряный век. Спотыкаюсь на тонком томике Федерико Гарсии Лорки, поглаживаю золотой бархат переплёта. Я помню кое-что из Лорки.
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише...
когда умру!
– Нравится Федерико?
Вздрагиваю от звука чужого голоса и отдергиваю руку от книжного корешка, словно испугавшись. Он застал меня врасплох. Обычное дело. Когда я зависаю над книгами, я не замечаю вокруг себя ничего.
«Федерико»? Он говорит о Лорке, как о друге.
– Наверно, да. На следующий день после того, как я посмотрел «Отголоски прошлого», я вышел из книжного со сборником его стихов.
– «Отголоски прошлого»?
– Ну, да. Фильм такой, о Лорке и о Дали. Неужели не смотрели?
– К сожалению, нет.
– Ну как же! Такой фильм…
– Я многое упустил?
– Вкусы, конечно, у всех разные. Но если вы фанатеете по Лорке, то точно упустили.
– Посмотрим?
– Сейчас?!
– А почему нет? Восполним мои пробелы. За едой… Кстати, многого не ожидай, просто паста. Надеюсь, вышло съедобно. Из своей стряпни я бываю абсолютно уверен только в кофе. Брат говорит, что я варю лучший кофе в мире. Говорил, то есть.
Прохожу за ним к дивану, у которого на журнальном столике стоят тарелки.
– Ешь давай, а то остынет, – говорит он, выбирая и выводя на экран фильм.
Какое странное чувство! Мне одновременно и невыносимо больно, и невыносимо хорошо. Сидеть с ним вот так на одном диване, есть домашнюю еду, смотреть фильм... Прямо как когда-то с Киром.
На эпизоде ночного купания Лорки и Дали воспоминания заполняют пульсирующую чёрную дыру в моей душе кровавой жидкостью, и мне приходится закусить губу, чтобы переключиться на боль физическую.
А на сцене расстрела Федерико я отчего-то скольжу взглядом по Андрею и замечаю, как в его глазах блестят слезы. Теперь уже мне хочется как-то поддержать его, например, сжать его руку или плечо, но я не решаюсь. Это будет слишком.
Финальные титры появляются на экране, когда за окном совсем темно. Я уже знаю, что мне постелят на диване и, конечно же, не потерпят возражений…
– Спокойной ночи, – говорит мой неравнодушный преподаватель и вырубает свет.
Лежу на разложенном диване в чужой квартире, вдыхая запах чужого постельного белья и стирального порошка. Лежу, закинув руки за голову, таращась в потолок, белый даже в полумраке ночи. Пытаюсь прогнать тяжёлые мысли о том, что будет дальше, что будет завтра. Стараюсь сохранить и без того хрупкое спокойствие этого момента.
Темнота всегда провоцирует в моей голове пчелиный рой лишних мыслей, а сегодня каждая из них, из этих мыслей, состоит из трех букв. Они наталкиваются друг на друга, кружат, образуя одно имя, уходящее в бесконечность.