То вязну в своих мыслях, теряя нить рассуждений, то старательно пишу в выданном мне Андреем блокноте – мои тетради остались дома, лежать на письменном столе.
Под конец дня, устав бороться с собой, лезу в телефон и залипаю на яркую аляповатость Инстаграма и Твиттера. Но это не помогает, потому что по сравнению с цветными картинками любимых пабликов собственная жизнь кажется мне бесцветной и бесполезной.
***
– Где же ты шлялся?
Добравшись домой, я мечтаю только об одном: скорее лечь в постель и отключиться. Хотя бы полчаса или лучше час не думать ни о чем и ни о ком. Нервотрёпка последних дней окончательно выбила меня из равновесия. Но мечты о забвении так и остаются мечтами, потому что дома меня встречает отец, как-то неожиданно быстро вернувшийся из командировки.
– Я был в универе.
– Без рюкзака?
– Так вышло.
Он хватает меня за плечи, впиваясь пальцами в кожу, и встряхивает.
– Говори!
– Да какая тебе разница?! Не надо делать вид, что тебя ебёт!
– Это потому, что я запретил тебе спать с парнями, да?
– Что «да»? Завидно, да?! Небось, сам мечтал попробовать, но так и не решился, трус!
Я в жизни не получал по лицу наотмашь. Больно, но перетерпеть можно. Щека вспыхивает пожаром, а я отлетаю к стене, ребрами – в батарею. И вот это уже адски больно. По-прежнему ничего криминального, но кажется, что что-то там внутри я себе раскрошил.
А он просто молча выходит из моей комнаты. И не знает, как сильно я хочу, чтобы он исчез из моей жизни.
Пусть я веду себя как последний псих, напрочь игнорируя инстинкт самосохранения, пусть несу херню, пусть! Но ведь он же чуть не убил меня! Вряд ли, конечно, это было преднамеренно. Скорее всего, я просто вывел его из себя, и он сорвался. Просто не рассчитал силы.
А что бы было, если бы я ударился об эту старую чугунную батарею головой? Наверняка раскроил бы себе череп. Так что я ещё легко отделался.
Правда, позвоночник горит, будто вдоль него прошлись ножиком для колки льда. Отползаю от батареи и оборачиваюсь. На белой краске – красные мазки. Выворачиваю руку так, чтобы дотянуться до саднящих позвонков. Так и есть, спина кровит. Царапины? Ссадины? Сколько их? Три? Четыре? Отдергиваю руку. Больно. Не знаю, отчего больше. От разодранной спины или от того, что отец поднял на меня руку. Почему он так меня ненавидит?
Но и я хорош! Не знаю, как это у меня вырвалось, и думаю ли я так на полном серьёзе.
Сжимаю челюсти, чтобы не заскулить, и ещё раз касаюсь ран. Вроде ничего смертельного. Надо продезинфицировать. Пытаюсь встать на ноги и тут же опускаюсь на колени от обжигающе боли – с позвоночником шутки плохи. Ладно, как-нибудь. И спать.
Вторник
Соскребать себя с постели утром приходится усилием воли, в борьбе с желанием остаться дома, в коконе из одеял, отгородившись от всего остального мира. Школьный автобус с его вечной давкой становится для меня настоящим испытанием. Приходится быть настороже каждую минуту в ожидании тычка в многострадальную спину.
В универ я добираюсь вовремя, это хорошо. Если учесть, что первой парой в расписании у нас стоит зарубежная литература, мне нужно время, чтобы смешаться с толпой и избежать излишнего внимания со стороны куратора. И это мне почти удаётся, за исключением того, что его взгляд ненадолго задерживается на моей подбитой скуле.
Теперь надо приноровиться правильно дышать, чтобы ребра не сводило судорогой от каждого вздоха. В принципе, сидеть почти терпимо. Внимательно слушаю преподавателя, стараясь отвлечься от болезненных ощущений. Покачиваю ручку между средним и указательным пальцами – всё хорошо, – но она выскальзывает и катится по столешнице к краю стола. Дергаюсь, чтобы не дать ей упасть и сразу понимаю, что пиздец – в моей голове материализуется всего лишь одно слово, именно это.
Только-только затянувшиеся рубцы на спине лопаются, и я чувствую, как по спине течёт липкое и тёплое.
Гадать и ждать, промокнет ли насквозь так некстати выбранное мной светлое худи я не могу. Поднимаю руку, чтобы отпроситься. Мне нужно выйти из аудитории. В глазах преподавателя читается удивление, но он кивает, разрешая.
По проходу стараюсь идти медленно, чтобы каким-нибудь неосторожным движением не спровоцировать настоящего скандала. До туалета я должен дойти спокойно, а там разберёмся.
В туалете пусто. Снаружи из открытой форточки доносится чей-то смех, и я понимаю вдруг, как давно не смеялся. Задираю худи до шеи и пытаюсь оценить «масштаб бедствия» в зеркале. Кровит, но не сильно. На майке несколько пятен.
– У тебя вся спина в ссадинах. Довольно глубоких.
Ну, конечно же. Только вас и не хватало для полного счастья, дорогой куратор.