– Глупости, – стиснув зубы, тяну кофту вниз. Он опережает меня и самым наглым образом оттягивает ткань толстовки вверх. Внезапно уши закладывает, и сердце бьётся совсем не в груди, а долбится от виска к виску, заставляя меня вжаться плотнее в край раковины. Хочу только одного, чтобы он перестал смотреть. – Это просто царапины!
– Ещё скажи, что ты даже обезболивающих не принял. Кто это тебя так?
– С лестницы упал.
– И это тоже лестница оставила?
Он снова разглядывает синяк на моей скуле, а я старательно отвожу взгляд, лишь бы не встречаться с ним глазами.
– Неважно.
– Это твой отец?
Молчу, а самого начинает потряхивать.
– Да ответь же!
– Да!
– Пиздец.
– Не выражайтесь, Андрей Михайлович. И не переживайте. Всего лишь побочные эффекты родительского воспитания.
Коротко и без эмоций. Чтобы он отвязался. Чтобы ушёл. Чтобы даже не думал меня жалеть.
– Поехали.
Хмуро и требовательно. И я вдруг совершенно точно понимаю, что никуда он не уйдёт. Мне так отчаянно хочется сбежать. От него, от его вопросов, его заботы.
– Куда? Сейчас же пара. У вас, кстати.
– Твоё рвение к знаниям похвально, Арсений. Но я не хочу, чтобы ты вырубился на этой самой паре, как вчера в кафе. Я несу за тебя ответственность, если ты не забыл.
– У меня рюкзак в аудитории остался, – всё ещё упираюсь, но потихоньку сдаю позиции.
– Уверен, друзья не дадут пропасть твоему добру. Поехали!
В который раз хочу возразить, что никакие они мне не друзья, но отчего-то умолкаю. Он ещё упрямей меня, и вряд ли мне удастся его переспорить.
– Пойдём. Моя машина на парковке.
Глава 4
Ты говорил – не ждать.
Я не мог не ждать.
Шёл через лес. На ощупь.
Мочил кроссовки.
Шёл и вертел
под нёбом твои слова –
те, что сказать неправильно
и неловко.
Те, что сказать…
Видел горчичный сон.
В нём целовал руки твои
и плечи.
Видишь,
мечта
уходит за горизонт.
Что бесконечен.
Дьявольски
бесконечен.
– Джек Абатуров
КИРИЛЛ
Вторник
Выходя из вагона поезда, разминаю затёкшие на верхней полке плечи. Хочу только одного – поскорее заграбастать его в объятия, до боли стиснуть белобрысую стриженную голову, запечатать упрямые губы нервным поцелуем ещё до того, как в меня полетят упрёки и обвинения. Но сначала – покурить. Успокоить загнанные нервные клетки.
Выуживаю из кармана кожанки помятую сигаретную пачку и, прикурив, начинаю вбивать в строку «яндекс-такси» адрес дядиного дома. Пока жду машину, снова набираю Сенин номер и снова не могу дозвониться. Упрямый балбес так и не разблокировал меня. Я не злюсь. Совершенно. Только надеюсь, что у него всё в порядке. Надеюсь, я не опоздал.
Вместе с табачным дымом выдыхаю привкус раздражения, не давая ему отравить надежду, посмевшую поселиться внутри меня прошлой ночью. Всё будет хорошо. С Сеней. С нами. Я здесь. Рядом. Мы поговорим, и всё наладится.
Первое предчувствие беды настигает меня у закрытой двери, когда я понимаю, что никого нет дома. Опускаюсь на ступени. Прикуриваю очередную сигарету, пытаюсь врубиться, где его может носить, и сразу соображаю, что утром по вторникам мой ненаглядный ботаник может делать только одно – протирать свои дурацкие вельветовые штаны, сидя на парах в универе.
С облегчением выдыхаю, прогоняя от себя мрачные мысли, буравящие мне виски с удивительным синхроном: ах, я такой расстроенный и подавленный…
Итак, универ. Знаю, что учится он на филологическом факультете, потому что все уши мне прожужжал латынью, Гомером и Рембо.
Гуглю адрес, не думая о том, как буду прорываться к нему, разыскивая в бесконечной веренице аудиторий и лекционных залов. Не важно! Точно знаю, что отыщу! Найду и больше не отпущу от себя эту мелкую вредную задницу. Нафиг эту сомнительную романтику отношений на расстоянии! Эту ревность и недопонимания! Я до смерти от них устал. Я здесь, мы увидимся, а остальное неважно.
Такси. Шансон. Трёп. Эйфория… которую снимает, как рукой, когда я вижу его из окна прямо на въезде на университетскую парковку. Его и ещё какого-то чувака, который какого-то хуя забрасывает руку Сени себе на плечо. При виде тоненькой фигурки мне отчаянно сдавливает глотку, перехватывает дыхание.
Пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Уже то, что кто-то прикасается к моему, к родному – это неправильно и противоестественно. Но я вижу также и то, как он смотрит на того, второго. И от одного этого взгляда под рёбрами мгновенно разгорается костёр. Кострище. Настоящий. Пионерский. До самых верхушек сосен и елей.