– Девчонки, наверное, с ума сходят? – трогаю себя под ключицей, там где у него татушка.
Пожимает плечами, не говоря ни да, ни нет. А мне тут же вспоминаются мальчики с его страницы в ВК. Тупой подъёб уже буквально срывается с языка, но, к счастью, ума вовремя заткнуться мне всё-таки хватает.
Подхожу ближе и мне наконец удаётся разобрать причудливую вязь. То, что я принял за английский, вблизи оказывается латынью. Я знаю эту фразу! Так мы заканчивали свои незатейливые детские послания, когда писали друг другу письма, подражая древним римлянам: Vale et me ama.
Серьёзно, Сень?
Какого хрена?
2.3. АРСЕНИЙ
Мокрые носки, мои и его. Рядом чёрные Конверсы и белые кроссы выводят падающими каплями какую-то особую ностальгическую симфонию. Лужа под ними всё растёт и растёт, но я с удивительным спокойствием на это забиваю.
Сидя в моей комнате, мы жуем пиццу. В ней слишком много сыра, и при каждом укусе он тянется бесконечными липкими ниточками. Приходится ловить их, смешно разевая рот, иначе они грозят повиснуть на губах на манер козлиной бородки китайских мандаринов.
Мы готовили пиццу вместе, сотрясая кухню трэками незнакомой мне панк группы. Это не было каким-то особым кулинарным действом, но это было по-семейному хорошо.
В мягком электрическом свете Кир кажется сотканным из тёплых лучей. Как же я боготворил его в детстве. О да, со всей искренностью и пылкостью, на которую способен только ребёнок, я боготворил его. Он был для меня идеалом. Примером. Старшим братом. А сейчас? Хм…
А сейчас он сидит на письменном столе, прислонившись головой к стене, вытянув ноги на подлокотнике моего кресла, и каждый раз когда его босая ступня, покачиваясь в такт музыке, касается моей руки – кисти, запястья, локтя – я осознаю: вот он – настоящий, не иллюзорный, из плоти и крови. Тот самый человек, которого всегда было легко любить. Здесь. Рядом. Со мной.
– Так ты, значит, помнишь всё? И карьер, и гору... – он елозит своей шевелюрой по стене, так и норовя сбить полароидные снимки, прикреплённые к обоям кусочками декоративного скотча. На крайнем, прошлогоднем, близнецы Кайзер в белых хлопковых рубашках, ещё более подчеркивающих их природную рыжину, щурятся от яркого июньского солнца.
– Конечно, помню.
– Ты ж совсем мелкий был.
– И письма твои помню.
Наизусть, добавляю про себя. Но этого я тебе не скажу.
– С комиксами, – говорю вслух.
– Vale et me ama… – он буравит взглядом мой торс чуть левее солнечного сплетения.
– …Прощай и люби меня.
Автоматически трогаю себя под ключицей. Тогда это казалось мне безумно умным и взрослым. Вычитал где-то, что так подписывал свои письма Цицерон. Забавно вспоминать.
– Мы были детьми.
Да, тогда все было иначе. По-детски. Но когда я накалывал эту татуировку на свой восемнадцатый день рождения, о ком я думал? О Цицероне?
Мы молчим, «Квины» поют. Я жду вопроса, который он так и не задаёт. Может, и к лучшему. Can anybody find me somebody to love? Кто-нибудь может найти мне предмет для любви? Символично и бессмысленно одновременно.
Снова вспоминаю.
Сначала я тосковал. Забирался с книгами и его письмами в наш шалаш в лесу и проводил там дни напролёт. Потом письма стали приходить реже, и я начал его хэйтить. Безбожно. Отрицать как явление. Разворачиваться и уходить, если речь случайно заходила о нём. Мне не нравилось то, что я чувствовал. Я не хотел чувствовать по отношению к нему ничего в принципе. Роздал все книги, которые он посоветовал мне купить и прочесть, оставив себе только «Рыцарей сорока островов». И ту задвинул в самый дальний угол книжного шкафа, предварительно разложив его письма между страниц.
Наверное, впервые за последнее время я ложусь спать так рано. Кир устраивается здесь же, в моей комнате, вытягиваясь на разложенном кресле. Я не сказал ему тогда, и не скажу сейчас, что джинсовая куртка с его плеча, доходившая мне до самых колен, казалась мне доспехами. В ней я чувствовал себя неуязвимым. Это странно, но похожее чувство переполняет меня и сейчас.
– Кир.
– Чего?
– Ты спишь?
– Ага.
– Я рад, что ты приехал.
– Я тоже, спи давай.
***
– Тише, Сень, тише. Это я.
Глаза будто залиты горячим воском, не могу их открыть. А когда мне всё-таки это удаётся, то вижу его. На фоне светлеющего неба Кир кажется мраморно-серым, словно высеченным из камня. Бледные скулы, неровный изгиб покатых плеч. Его лицо – прямо надо мной.
– Ты меня слышишь?
У него взволнованный голос.
Киваю и пытаюсь унять трясущиеся руки.