Смотрю, как мельтешат снежинки в сливочном свете фонарей, и крепко думаю всю дорогу, пока мы идём к парковке и садимся в машину. Думаю о том, что непременно должен поговорить с отцом. А ещё, что хорошо бы поговорить с Кириллом.
– Что будем смотреть?
Голос Андрея выдёргивает меня из размышлений. Что ж, отвечу.
– Как насчёт Долана? У него просто нереально крутые фильмы. Вы смотрели «Том на ферме»?
Если он знает этого режиссёра, то поймёт, что я хочу сказать. Это как заявить о себе вслух «Да! Я такой!». И ещё добавить «Я тебя не стесняюсь, ты друг».
– Может, на этот раз обойдёмся без драм? – улыбается он. – Боюсь залить слезами всю квартиру.
Он понимает. Он друг. Пытается грозно сдвигать брови, но не может сдержать улыбки. Хорошо, соглашаюсь мысленно, мы посмотрим что-нибудь другое, но сказать об этом не успеваю, потому что где-то в кармане звонит телефон. Достаю его из пальто, продолжая улыбаться:
– Привет, Алиса.
Но голос в трубке дрожит и прерывается, Алисе больно, я чувствую это даже через кусок бездушного пластика. Поэтому моя улыбка растворяется без следа.
– Герман в больнице. Приезжай, пожалуйста, скорее!
Глава 3
это письма без адресата, но ты знаешь: они - тебе. твои шрамы теперь как карта: я один, посреди нигде, лишь случайный весенний лучик и до боли простой мотив, только память, усмешка, оклик - моя нежность-свинец в груди.
это сказка без слов и точек, пьяный, шумный, зеленый лес, торопливый неясный почерк, я - нигде, но зачем ты здесь?
два нелепых, смешных ребенка - переломанных, но живых
с острой нежностью горных скал,
осторожностью ножевых
– Весенний воин
АРСЕНИЙ
Конец ноября
Больничные коридоры. Они ассоциируются у меня с могильником. Квинтэссенция боли и горя. Вспоминаю, как замерял шагами точно такой же коридор меньше года назад, когда уходила мама, и все уже знали, что шансов нет, но по-прежнему на что-то надеялись.
Здесь тихо, как на кладбище. Только монотонно гудят лампы под потолком.
У кофейного автомата я сталкиваюсь с Лёней. У него в руках – два картонных стаканчика. Замечаю, как его трусит, и понимаю, что случилось что-то ужасное. По пути к палате, где лежит Герман, он рассказывает мне, что знает.
– Их было трое. Его повалили на землю и лупили, где попало. В большей степени по голове. Ногами. Найду и убью… Если бы их не спугнула другая компания ... Мне позвонили, я приехал раньше скорой, к тому времени он был уже без сознания. Лежал в луже крови.
Теперь я понимаю его дрожь, меня самого колотит и мутит. Так и вижу Германа, лежащим в отключке в огромной тёмно-бордовой луже, как своими глазами. Даже чувствую кислый привкус во рту и вдыхаю ржавый металлический запах.
Свет в палате приглушён. В углу, забравшись с ногами в кресло, сидит Алиса. Я не вижу её лица, она смотрит в окно. Оборачивается на звук отворяемой двери, кивает и пытается мне улыбнуться.
– Он без сознания? – спрашиваю шёпотом, мне не хочется его тревожить.
– Нет. Сейчас уже нет, – она мотает головой из стороны в сторону и украдкой вытирает слезы. – Сейчас он спит.
Алиса… Обнимаю её и крепко-крепко прижимаю к себе. Она утыкается лицом мне в плечо, и я чувствую судорожные толчки, слышу всхлипы и вздохи. Я не знаю, чем ей помочь. Чем тебе помочь, Алиса?
– Хочешь, я побуду с ним? А ты передохни немного. Там Лёня. У него кофе.
Алиса начинает плакать во весь голос, больше не сдерживаясь, но быстро берёт себя в руки и выходит за дверь, а я медленно оборачиваюсь к кровати. Медленно потому, что боюсь того, что увижу. Ведь всё должно быть хорошо, да? Вон какая крутая одноместная палата! Родители у Кайзеров непростые. Для них всё самое лучшее. Почти успокоив себя такими мыслями, разворачиваюсь наконец к больному, но при виде Германа, вздрагиваю и даже делаю шаг назад. Потом одергиваю себя и подхожу ближе.
В свете лампы, закреплённой над прикроватной тумбой, пытаюсь узнать тонкий профиль, но нос Германа больше не кажется мне заостренным. Мне делается жутко – я не узнаю это лицо. И волосы не рыжие, как обычно, а цвета намокшей палой листвы. У виска – залепленная пластырем проплешина. Эти уроды, что же, вырвали у него клок волос?
Вся кожа на лице этого незнакомого мне человека кажется вывернутой наизнанку. На ней нет ни единого живого места, сплошная гематома. По моему позвоночнику пробегает страх, перебираясь от позвонка к позвонку на липких лапах.
– Перестань, Арс. Я отсюда не вижу, но прекрасно слышу, как ты шмыгаешь носом. Меня подлатали, и сегодня я точно не умру.
Выхожу из ступора. Он не спит? Я действительно хлюпаю носом? Как он говорит этими лепёшками вместо губ?