– Ну, вот опять. Подойди… Да не смотри ты на меня, как на покойника! Я живой, это всё ерунда.
Не знаю, о чём он. То, что вижу я, ерундой не выглядит. Тем более что он морщится, видимо от боли. Или от нахлынувших воспоминаний?
– Забей, Арс. Не переживай. Я толком ничего и не помню.
Откуда у него силы, чтобы меня утешать? Не понимаю, но слушаю, как заворожённый.
– Помнишь тот день, когда ты сбежал от меня как ужаленный?
Он говорит о загородном доме?
– Я говорю о варенье и о поцелуе. Вспомнил? Так вот, сразу после тебя ко мне пожаловал Бондарь. Я удивился, думал они с Алисой приедут позже. Не знаю, что на меня нашло... Я был зол, раздосадован твоим отказом, распалён, не удовлетворён… А тут этот оболтус со своей влюблённостью…
– Кто? Лёня?! – моё изумление сильнее шока.
– Ты не знал, понимаю. Ты думал у них любовь. Он читал ей стихи… Только Алиса терпеть не может Бродского. В отличие от меня. Да уж. Я давно ловил его взгляды, читая в них слепое обожание. Не скрою, меня это забавляло, мне это даже льстило. Но я никогда не хотел Лёню. Я всегда хотел тебя.
На одну кашу в моей голове накладывается другая. Притормози, Герман!
– Короче, я поцеловал его тогда. Он ответил. Между нами закрутилась интрижка, которая начала тяготить меня намного быстрее, чем я ожидал. Я не знал, что делать. Поверь, я вёл себя с ним попросту невыносимо, но Бондарь – большой ребёнок, или хуже… Он привязался ко мне, как верный пёс. На все мои грубости отвечал утроенной дозой нежности. А во мне это будило исключительно угрызения совести, что, в свою очередь, ещё больше выводило меня из себя. Короче, замкнутый круг.
Каша в моей голове растекается в тонкую полоску, изгибается и замыкает края. Круг. Замкнутый. Так вот как оно было!
– Ты не представляешь, какой тварью я себя ощущал, играя чужими чувствами, обманывая друга, обманывая сестру. Что смотришь? Добавь к этому чёрному списку ещё и шантаж. Лёня, будучи честным малым, порывался раскрыть всю правду Алисе, а я, из опаски расстроить сестру, пригрозил ему разрывом. Вот так, Арс.
Неужели это и есть знаменитый любовный треугольник? А Бондарь-то действительно вкрашился в Германа!
– Сегодня, лёжа здесь, я кое-что понял. Осознал всю хрупкость человеческой жизни, понял, что не имею права тратить её впустую. Ни свою, ни тем более чужую. Не могу больше размениваться на нелюбовь, ложь и бесчестие.
– Герман, я...
– Постой. Дай мне договорить, раз уж я начал. Знаешь, чего я хочу? Чтобы ты пообещал мне, что не растратишь свою. Пообещай!
Какого обещания он от меня ждёт? Что я не растрачу свою жизнь впустую? Или он говорит про ложь и бесчестие?
– Если бы ты знал, Арсений, как мне иногда хочется встряхнуть тебя хорошенько! Чтобы твои мозги встали на место. Чтобы вырубить наконец твой режим «драма куин». Ваша с Киром романтичная история начиналась просто охуенно, а вы?! Вы умудрились феерично её проебать...
– Да ты просто душка, Герман. В том смысле, что душный. Просто невыносимый зануда.
– Ага. Просто позвони ему. И прекрати уже страдальчески отыгрывать великомученика.
Я едва вижу его глаза в прорезях заплывших век, но его взгляд кажется мне замутнённым. Может, это от обезболивающего? И даже в таком состоянии он остаётся поучающей занозой в заднице.
– Не смотри на меня так. Мне тебя не жаль. И себя мне тоже не жаль. Мы сами вершим свои судьбы. Пафосно, знаю, но любовь это не слюни и не сопли, которые ты здесь разводишь, наслаждаясь своей грустью и упиваясь своим отчаянием. Любовь – это действие. Действие, Арс. Это когда ты берёшь и едешь к нему, не раздумывая о последствиях, наплевав на свою гордыню.
Пламенная речь отнимает у него последние силы, и Герман откидывается на подушки.
– Пообещай мне, Арсений.
Ах вот какого обещания он ждёт! Я сжимаю его тонкие холодные пальцы, пусть воспринимает это, как хочет.
– Разве есть в этом мире что-то важнее любви? Ревность, страхи, недомолвки – это всё пустое. Ничего они не значат, если ты по-настоящему любишь.
Он говорит это тихо, но так уверенно, что в его словах нельзя усомниться: он точно знает о чём говорит, он говорит о себе.
– Ты должен решиться. Прекрати метаться, прогони сомнения. Хватит уже страдать и мучиться втихаря. Вам нужно увидеться и нормально поговорить.
Я вижу, как Герман пытается успокоиться, делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Его дыхание затрудняется, на глаза наворачиваются слезы. Я вижу, как его захлёстывают эмоции, и чувствую, что они передаются мне: меня охватывает его волнение.
– Расскажи ему, Арс. Пока не поздно. Скажи, что любишь его, как всегда любил.