Последние его слова срываются на шёпот. По щеке пытается скатиться слеза, но натыкается на пластырь и убегает вверх по виску, исчезая в грязно-рыжих прядях. Слёзы катятся вверх? В нормальной жизни это должно быть смешно. Я мягко касаюсь его руки, сжимаю холодные пальцы.
– Обещаю, – говорю так, чтобы он поверил. Верю ли в это я сам, разберусь позже. Сейчас нужно поддержать Германа. – Ты бы видел, какой ты сейчас красавчик, Кайзер! Такому любой пообещает что угодно.
Поддразнив его ещё парочкой шуток, выхожу в коридор. После мягкого полумрака больничной палаты яркий свет потолочных светильников ослепляет, режет роговицу. Радужка будто разлетается по щекам битым стеклом; в голове вакуум.
Это нужно как-то понять и принять... Герман, Лёня, Алиса. Всё это время за моей спиной разворачивалась настоящая драма, а я упивался собственными проблемами и требовал внимания только к себе.
Кроме того, признание Германа будоражит во мне запретные воспоминания, заставляет их вспыхнуть встревоженными светлячками. Я помню обнажённые тела в свете полной луны, помню эту первобытную животную страсть между ними.
Глава 4
и снова письма, письма, письма, больные крики между строк: боязнь уйти и жажда жизни, измученный, голодный бог: табачный дым, многоэтажки, колени, тихий океан, заплатки, мятые рубашки, вот сдача, спрячь к себе в карман. улыбка, солнце, смех, укусы, далекий грохот поездов: я пел на ломаном французском, объездил сотни городов, я верил, плакал, я смеялся, я засыпал в чужих домах, я танцевал и напивался, я обжигался, жил сквозь страх
я ждал, молился, улыбался, прошел сквозь тысячу дверей
я так отчаянно старался
любить тебя
чуть-чуть
слабей.
– Весенний воин
КИРИЛЛ
Конец декабря
Казалось, ноябрь будет длиться вечно, но в конце концов он всё же уступил место декабрю, и моя тоска сменилась безразличием. В нём я увяз крепко и основательно. Внутри – полное оцепенение, в ушах – чёртова Швец.
Город пропитан ожиданием праздника, распят натянутыми уличными гирляндами.
Среди всей этой мишуры и новогодних джинглов я чувствую себя неприкаянно. Нет, меня нисколько не раздражает сам праздник, просто я не собираюсь принимать в нём участия. Будь со мной Сеня, всё было бы совсем иначе. Точно знаю, что была бы и елка, и гирлянды, и бенгальские огни, и поцелуи на балконе под залпы салюта. Трясу головой, прогоняя болезненные мысли.
Домой! Укрыться от всеобщего новогоднего помешательства! Ныряю в подъезд, стряхивая на ходу снег с шапки и капюшона. Поднимаюсь на нужный этаж пешком, наслаждаясь пустотой в голове и тем, как приятно ноют мышцы ног от физической нагрузки.
Мои планы на этот вечер и следующие сутки до жути просты и прозаичны. Сжевать сэндвичи из супермаркета, упакованные в треугольный пластик, потупить в телик и, приняв горячую ванну, завалиться спать, мечтая отключиться на ближайшие часов двадцать.
Но даже таким простым и скучным намерениям сбыться не суждено. На лестничной площадке я сталкиваюсь с мамой. Она стоит, прислонившись к перилам, у моей двери.
– Мам?! Ты чего здесь?
– Ну, ты же у нас вечно занят. На звонки не отвечаешь. Скрылся ото всех и сидишь тут, как бирюк.
Мама говорит строго, нотки в голосе резкие и обвиняющие, но глаза её выдают. Я знаю эту морщинку у переносицы. Заботится обо мне. Переживает.
Открываю дверь, параллельно пытаясь её успокоить:
– Мам, ну чего ты? Все же в порядке. Сессию я сдал. Не на отлично, но без хвостов.
Принимаю у неё пальто и иду на кухню включать чайник.
– Не похоже, что в порядке. Ты когда спал в последний раз? Мешки под глазами просто жуткие.
Мама кладёт на стол пакет с мандаринами. Я въедаюсь взглядом в эти пряные рыжие солнца, внутренне хохоча: как бы я ни старался избежать новогодних атрибутов, некоторые находят меня сами.
– Я тоже тебя люблю, мам.
Смеюсь и достаю из шкафа кофе, сахар и кружки. Вовремя вспоминаю, что мама кофе не пьёт, и выуживаю из запасов позабытую упаковку чайных пакетиков.
– Вот, к чему было съезжать в последний год учёбы? К чему эта подработка и съёмная квартира?
Недовольный тон дополняют сдвинутые к переносице брови и упрямо поджатые губы. Она придирчиво оглядывает более чем аскетичное убранство моей кухни, а я сажусь за стол напротив, вглядываюсь в её лицо и терпеливо накрываю её руку своей:
– Ты пришла поругаться? Ты прекрасно знаешь, из-за чего я съехал.
Чайник призывно щёлкает кнопкой, сообщая о готовности. Я заливаю кипятком две кружки: одну – с чайным пакетиком, другую – с кофейным порошком. Кофеварку я так и не купил.