– Мы с папой волнуемся за тебя. Ты совсем перестал заглядывать.
Она поджимает губы, голос больше не недовольный, теперь он звенит обидой.
Ставлю на стол сахарницу и чашки, подвигая одну маме.
– Прости. Времени совсем нет.
Она вздыхает, и я замечаю, как вся её постановочная суровость начинает расклеиваться на глазах.
Понимаю, что ещё немного, и она расплачется. А мне это совсем ни к чему – перед её слезами я чувствую себя совершенно беспомощным. Подвигаю свой стул ближе и обнимаю её за плечи.
– Мам, перестань. Пожалуйста. Мне, правда, так лучше. Я уже взрослый и могу позаботиться о себе сам. Я ем, сплю. Перестал шляться по клубам и развращать брата. Учусь, работаю, читаю книги.
– На Новый год к нам придёшь?
– Если пообещаешь не сводить меня с левыми девицами в попытке вернуть на путь истинный, то да. Приду.
Меня награждают нежной улыбкой и материнским поцелуем.
– У меня есть кое-что для тебя, малыш.
Она достаёт из сумки небольшую коробку. Обычный крафт без опознавательных знаков.
– Досрочный подарок? Что внутри? – улыбаюсь и немного волнуюсь, не понимая, что происходит.
Мама тоже выглядит обеспокоено, может, моё волнение передаётся мне от неё?
– Открой. И, пожалуйста, не суди. Попробуй меня простить, сынок.
Ничего не понимаю. Мама запутала меня совершенно.
Открываю коробку и зависаю. Она набита письмами. Такими знакомыми и родными.
Беру первое попавшееся, и всё наваливается как-то разом. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Воздух в лёгких становится желейным, и я задыхаюсь.
Мне нет нужды проверять обратный адрес на конверте. Я помню, я знаю, от кого эти письма. Некоторые из них валялись в альбомах, некоторые служили закладками для книг. Мама собрала их и принесла мне в качестве подарка на Новый год. Спасибо, мама.
Дрожащими руками достаю из коробки самое помятое, немеющими непослушными пальцами веду по наклеенным в уголке маркам, по аккуратным, по-школьному прямым литерам, а потом касаюсь своих губ кончиками тех пальцев, которые только что водили по строчкам.
«Помнишь сирень, Кир? А лунные блики на речной глади?»
«Родник в лесу помнишь? Среди кустов волчьей ягоды и зарослей лебеды».
«Пятна от зелени на потёртой джинсе. Те, что не отстирать. Мама так ругалась!»
Я помню. И никогда бы не смог забыть те моменты. Как хорошо, что они у нас есть. Что так больно и сладко одновременно. До лихорадочного сердцебиения.
Перебираю тетрадные листы и вспоминаю, какими мы были маленькими и смешными.
Прижимаю к губам исписанные страницы, сцеловываю летящие строчки и переношусь в наше последнее «детское» лето.
Туда, где оставленные на залитом солнцем полу шелестели раскрытыми страницами забытые книжки.
Туда, где ты улыбался, как ребёнок или как ангел.
Туда, где мы грели в ладонях смолу и лепили из неё фигурки.
Туда, где была плёнка, отснятая на дедушкин «Зенит». Мы упоенно щёлкали затвором, но проявить смогли только половину.
Жара. Мы голые по пояс. Тощие. Нелепые. Загорелые. Шумные. С облупившимися от солнца носами.
Твои волосы совершенно выгорели на солнце. «Белый, как лунь». Я безбожно зарос и, кажется, даже потерял надежду прочесать отросшие космы.
Закатное солнце прячется за верхушками сосен. Лёгкий ветер и блики на реке.
Беспечные летние дни, стрёкот кузнечиков и всегда желанное дуновение ветра.
Скрипящие качели и одуванчики под дождём.
От воспоминаний по моему телу разливается жар, такой похожий на тот летний зной, что сводил нас с ума в наш последний июнь, уже не «детский». Жар, что растапливает наледь на моих ребрах.
Больше всего на свете мне хочется сейчас привалиться к его плечу и обнять его, а потом поцеловать в краешек губ до смущённых щёк. Как в первый раз на той прогретой солнцем крыше дровяного сарая.
А это что?!
Едва сдерживаюсь, чтобы не ударить по столу со всего размаху – этого письма я не видел никогда, оно запечатано! Различаю дату на штемпеле: отправлено месяц назад. В начале декабря.
«Я ужасно скучаю и больше всего на свете боюсь тебя потерять. Если у вас с тем парнем всё серьёзно, я пойму и не стану мешать. Обещаю, что уйду в сторону, но мне нужно услышать это от тебя».
И ниже: «Если ты хоть что-то чувствуешь ко мне, дай мне знать. Я буду ждать».
На какое-то мгновение меня охватывает отчаяние, но потом оно тонет в ощущении радости, запредельной эйфории, выходящей за границы сознания.
Он любит меня. Он меня ждёт.
На обороте листа летящие вверх (там бумага не разлинована) стихотворные строчки.
Знайте, надо миру даровать прощенье,