Усаживаюсь у окна. Музыка. Шум. Развлекаюсь тем, что превращаю корочку инея с наружной стороны окна в капли воды, нагревая стекло подушечками своих пальцев, а потом вглядываюсь через эти окошки в глухую темноту и пролетающие снежинки. Вскоре снежинок становится больше. Начинается метель.
Алиса и Лёня выдают нам с Германом гирлянды и скрываются на кухне колдовать над туркой и газовой плитой. Алиса будет готовить горячий шоколад. Он получается у неё просто волшебным. И никакого напряжения. Они друзья. Мы все – друзья! На нас даже одинаковые рождественские свитера с оленями и ёлками, будто мы не просто друзья, а члены тайного лузерского клуба. Ха!
– Ребята! – кричит с кухни Алиса. – На улице так метёт! Зря мы сегодня не принесли ёлку.
Алиса права. Если снег будет идти всю ночь, лесные тропинки занесёт, и срубить подходящее дерево будет тот ещё квест. Мокрые ноги и незабываемые впечатления нам обеспечены. Можно, конечно, поискать валенки в дровяном сарае или на чердаке, но шансы на успех невелики.
Но это будет завтра, а сегодня я валяюсь на диване и пялюсь на гирлянды из разноцветных фонариков, которые мерцают под потолком, резко вспыхивая и медленно затухая. Это действует на меня гипнотически, ужасно клонит в сон.
– Ты так и не позвонил ему тогда, верно? – слышу тихий вопрос справа. Там сидит Герман. Поворачиваюсь к нему. Бледный. Хотя и не бледнее обычного. За месяц все синяки и ссадины успели сойти. Только отсветы каминного огня на его щеках горят, как нездоровый румянец.
Герман держит в руках «Потерянный рай» Мильтона, который только на моей памяти он перечитывал раз пять.
Я вспоминаю ту ночь, когда он примчался ко мне по звонку, принося с собой дождь в коричнево-рыжих волосах. Сейчас та ночь кажется мне нереальной, полузабытой. Герман не называет имён и вообще говорит тихо и сдержанно, но я понимаю, о чём он говорит. Вернее, о ком.
Перевожу взгляд на потрескивающие поленья. Я ждал ответа от Кира каждый день. Иногда сожалел о своём письме и срывался в панику, иногда – в уныние, но всё же по большей мере был спокоен. Да и вообще старался не думать. Но с этим вопросом Германа всё моё спокойствие мгновенно растворяется в воздухе. Щёки становятся горячими. Снова я покраснел! Сникаю и пожимаю плечами.
– Я послал ему письмо, – откашливаюсь и бросаю отчаянный взгляд в сторону кухни. Не хочу, чтобы Алиса и Лёня слышали, как дрожит мой голос, не хочу лишнего внимания.
– Ты послал ему… что? – Герман кажется абсолютно расслабленным, но в его голосе сталь. – По почте, что ли? Ты пошутил сейчас?
– Я написал ему письмо и послал по почте, – повторяю уже увереннее, но моя твёрдость не производит на Германа нужного мне впечатления. Он глубоко вздыхает и молчит. По факту меньше минуты, но в моем воображении – убийственно долго.
– Арс, ты неисправим! Ты в курсе вообще, что изобрели телефон? Или дело в смелости? На то, чтобы замутить с собственным кузеном, смелости хватает, а чтобы позвонить и выяснить с ним отношения – уже нет? Кишка тонка.
Задумываюсь. В самом деле, почему я не позвонил ему? Вроде бы простой вопрос, но у меня бы сердце разорвалось на сотни саднящих осколков, если бы он ответил на звонок равнодушным тоном. Холодного безразличия я бы просто не перенёс.
– Я вложил в письмо стихотворение. Верлена.
Какого чёрта я пытаюсь оправдаться сейчас? Словно выкидываю перед ним последний козырь.
– Ну, разумеется. Я даже знаю какое. Наверняка посвящённое Бодлеру.
Молчу, не понимая, как он догадался и к чему он клонит. Чем плох Верлен?
А пока я думаю, Герман начинает читать по памяти. Выпендрёжник хренов.
Будем, как две девы, – быть детьми нам надо,
Чтоб всему дивиться, малым восхищаться,
И увязнуть в тенях непорочных сада,
Даже и не зная, что грехи простятся.
Когда Герман заканчивает декламировать, его глаза смеются и лихорадочно блестят, будто он ещё болен или поправился не до конца.
– Всё это безусловно прекрасно, но под «действиями», которые ты мне обещал, я имел в виду несколько иное.
– А по-моему так лучше, честнее.
– Ты последний романтик нашего прозаичного мира, Арсений. Я прав?
Он обращается к Алисе и Бондарю, застывшим в кухонном дверном проёме. Она – с дымящимся ароматным кофейником в руках. Он – с лучезарной улыбкой во все тридцать два зуба.
Я тоже стараюсь улыбнуться, но моя улыбка выходит немного истеричной и совсем не искренней.
– Где твой телефон? – строго спрашивает Герман.
Зачем ему мой телефон?
– И не вздумай переспрашивать. Ты всё прекрасно услышал с первого раза.
Достаю смартфон из кармана джинсов.