В общем, заняться было почти нечем, поэтому Ими развлекалась тем, что промывала дом, но поскольку она этим уже занималась почти каждый, уборка не занимала много времени. А потом её ждали угол и овощное времяпровождение.
Она даже не отвечала на звонки родителей и только пару раз отправила им сообщение: «Слишком много работы. Простите». Она даже грустить не могла. Ничего не могла.
Вот и вся жизнь амёбы.
Но он вернулся, через полтора месяца. Она как обычно сидела в кромешной мгле на полу, там, где упала – в прихожей, – когда внезапно зажёгся свет, настоящий свет, мощный и сильный, и от непривычки Имтизаль плотно зажмурилась. Впрочем, свет был не очень внезапным: Ими слышала, как к воротам подъехал автомобиль, как беззвучные шаги приближаются к входной двери, как ключ шуршит в замочной скважине; она слышала всё это и знала, что это означает, но не могла сдвинуться с места. Вскоре она привыкла к свету, или не привыкла, а просто не чувствовала резь в глазах, во всяком случае они широко раскрылись, впив серый взгляд прямо перед собой и захватив в неё хозяина дома. Она смотрела в упор в глаза, сама не зная, что он прочтёт в них: ужас, укор, ярость, безумие или боль. Она только рефлекторно нажала кнопку на пульте, выключив музыку. Рэй удивлённо посмотрел на неё, сидящую под стеной и поджавшую колени к подбородку, подошёл к ней, как ни в чём не бывало, и присел рядом на корточках.
– Ты чего сидишь на полу? Простудишься.
Это прозвучало так просто и естественно, что слёзы снова отчаянно застучались в глаза, Ими глубоко вдохнула, втянув воздух носом, как будто хотела втянуть им звук.
Она чуть не заплакала.
Ей вдруг стало так больно, как могло быть только в его присутствии, потому что только рядом с ним она могла настолько явственно и необратимо ощущать свою беспомощность. Ей было невообразимо больно, всё её нутро будто поливалось кислотой, разъедалось и капало ядом вниз, вниз, вниз, а она не шевелилась и смотрела на Эддингтона, она не делала ничего для того, чтобы спасти себя от самоуничтожения. Потому что не могла. Потому что он стоял рядом, и всё, что она могла – это смотреть ему в глаза. В глубине души Имтизаль была бесконечно благодарна ему за то, что он так просто себя ведёт, что он не терзает её надменностью, злорадством и намёками, что не унижает её, как обычно; она была настолько благодарна, что не могла позволить слезам прорвать себе дорогу на кожу лица. Он сел перед ней, и за это она тоже была ему благодарна, и она всё больше и больше сквозь зверства боли чувствовала самое искреннее счастье, которое только могла испытать. Она только беспомощно пошевелилась, плавно, медленно, будто боясь обнаружить своё присутствие, её колени стали наклоняться, как подъёмный кран, пока ни уперлись в пол; она нагнулась к Рэю, поцеловала его руку и медленно, бережно обняла его.
– Ещё раз так сделаешь, и я убью Корли.
Он тихо засмеялся.
– Понял, Корли беру с собой.
С этого дня всё стало по-другому. Она не знала, умышленно ли он это сделал, или так вышло само по себе, но она твёрдо вынесла для себя: убить его можно только в нужный момент, не раньше и не позже, иначе она не выживет от мук тоски.
В тот день он был очень нежен с ней, казалось, его растрогала её покорность, что удивило Имтизаль: куда чаще её раболепство вызывало в нём агрессию. Он так ничего и не объяснил, а она не умела настаивать. На некоторое время жажда убийства затихла: Ими была слишком счастлива. Но она не собиралась сдаваться. Она уже не знала, что это: занудное желание следовать принципам или искренняя необходимость убивать любимых людей.
У них была целая неделя, целая неделя до окончания штрафного срока Имтизаль. Она была взволнована и решилась на тяжёлый шаг: установить на Рэйнольде датчик движения. Идеально было бы установить его где-то в теле: ввести под кожу или спрятать под пломбой зуба. Слишком идеально: на практике ей не хватало знаний, связей и возможностей. Но она всё ещё умела ждать.
Ей удалось реабилитироваться. Рамирес сжалился и взял её обратно в команду, хотя для всех остальных – даже для неё самой – уже было очевидно: времена славы сержанта Джафар ушли в прошлое. Она этого боялась. Она боялась потерять то, к чему шла всю жизнь, даже ради Рэя. Рэй бы однажды стал всего лишь трупом, Рэй бы однажды ушёл. Работа не ушла бы никогда. Не должна была уйти.
Потом родители вернулись: наступил ноябрь. Вся семья возвращалась в город в ноябре и марте: день рождения и день смерти Омара. Ими объяснила Рэйнольду, он ухмыльнулся и согласился расстаться на неделю.
Как-то Карима по секрету призналась сестре, что Кэмерон завербовал её, и теперь она тоже работает на ФБР под прикрытием, но по контракту и пока не решила, останется там и после или только поможет им с делом, которое ведёт. Она не стала говорить о деталях, только попросила не рассказывать родителям, но и без деталей Имтизаль поняла, что перемены в работе Каримы несут немалый риск её здоровью и жизни и что, кажется, несмотря на отсутствие опыта и знаний, её задание куда интереснее, чем всё то, что доводилось вести Имтизаль. Но теперь её это не беспокоило: теперь у неё был Рэйнольд.
Она ещё никогда не была так счастлива видеть семью, даже дети Имема и Каримы её не раздражали. Она провела с ними всю неделю, и ничто не предвещало беды, пока однажды ночью она ни проснулась от прикосновения.
Она резко открыла глаза и отпрянула назад в немом ужасе. Над ней на коленях стоял Рэй, бережно и решительно одновременно касаясь её плеч, совсем как когда-то давно, когда хотел осмотреть её рёбра.
– Рэй, это… это же дом моих родителей.
– И ты мне откажешь?
– Пожалуйста, – она почти потеряла голос.
Это продолжалось почти два часа, и она жутко боялась разбудить семью и сжимала зубы как можно крепче, Рэй это понимал и специально был жёстче и грубее, чем обычно, заламывал её руки и разводил её ноги так широко, что она еле сдерживалась, чтобы не крикнуть.
– Ты её сломаешь.
– Не сломаю.
– Сломаешь!
Её шёпот был похож на крик. Когда всё закончилось, он не дал ей времени отдышаться, резко встал с кровати и, не одеваясь, дёрнул её за волосы вверх, заставляя встать.
– Идём.
– Что… ты делаешь.
Он ухмыльнулся с особой жестокостью в глазах, услышав нотки паники и вездесущего ужаса в её голосе.
Он вытащил её, обнажённую, из комнаты и вёл по коридору.
– Прошу, Рэй…
Он остановился и сильно ударил её в живот. И только тогда, прогнувшись от боли, Ими заметила в его руке пистолет.
Он завёл её в родительскую спальню и мягко вложил пистолет в её ладонь. Она смотрела в его пустые глаза, объятая животным страхом. Она тряслась. Она теряла координацию в пространстве.
Это длилось вечно. Он холодно смотрел в её глаза, без глумления или злобы, а потом, также холодно и безразлично, тихо произнёс: «Убей их».
Имтизаль похолодела. Имтизаль превратилась в камень. Она раздражала Рэйнольда, её молчание раздражало, её потерянность и неадекватность.
– Прошу…
Он не ответил, отвернулся от неё и посмотрел на постель, в которой спали Джафар и Алия. Они лежали почти одинаково, на боку, и Имтизаль предполагала, что Джафар положил руку на талию жены, хотя они лежали не очень близко друг к другу.
– Рэй, только не семья… – она тяжело дышала, говорить было тяжело даже шёпотом.
Он ничего не ответил, он смотрел на них, устало и выжидающе. Слёзы затекли по её лицу.
– Я убью кого угодно, но не их, умоляю… – она присела на колени рядом с ним и поцеловала его голень, но он с отвращением пнул её прочь от себя.
– Убей их, – повторил он, и на этот раз в его взгляде, который он вылил на неё, сверху вниз, было именно то жестокое опустошение, которое всегда забивало её волю.
Чувствуя, как умирает, Ими поднялась и направила пистолет на голову отца. Она старалась не думать о том, что делает. Она старалась не вспоминать своё детство, она старалась представить себе глаза Рэйнольда, но не могла. Она старалась думать о том, что на месте Джафара и Алии мог быть кто угодно, что не она выбрала их, а они её, что она их не любит, что её привязанность к ним – детская привычка. Она старалась не думать о том, как добры они были к ней, ведь ей не присуще оценочное суждение, ведь она характеризует людей не по их моральным качествам, а по своим, особенным признакам. Она не могла разглядеть их лиц, и от этого ей постепенно начинало казаться, что их не существует. Джафара не существует, Алии не существует, и чем дольше она смотрела на их медленно поднимающиеся и опускающиеся под одеялом тела, тем меньше чувств в ней оставалось, тем меньше она понимала свою многолетнюю привязанность к ним и тем больше понимала, что они точно такие же люди, как и все остальные. Она смотрела, как медленно они дышат, думая о том, что они люди и всегда были людьми, и что единственный человек, который никогда не встанет рядом с ними, рядом с миллиардами людей, закованных под одними характерными признаками, не встанет рядом с человечеством, по ту сторону стеклянной стены – Рэйнольд Эддингтон. Глупо беречь детские воспоминания, и в эти секунды Ими впервые осознала, что ничего, совершенно ничего не испытывает ни к родителям, ни к Имему, ни к Кариме. Всё, что её связывало с ними, – это Омар, их родство с ним, его частичка, живущая в каждом из них особенно ярко после его смерти. Но Омар мёртв, и Рэйнольд жив, и если он хочет эти смерти, она их ему подарит. Она сама не поняла, как спустила курок: звук был тихим, совсем таким, как несколько месяцев назад в её квартире, когда Дерек прострелил её постельное бельё. И тогда она подумала, что это было, возможно, испытание, возможно, Рэй сможет довериться ей и разделить с ней свою аморальную жизнь после того, как на его глазах ради него и во имя него она откажется от самого дорогого и ценного, что было у неё. Ими чуть двинула рукой, целясь в голову матери, стараясь сохранить бездушие в своей душе. Ещё один тихий выстрел. Она неистово оглянулась на Рэйнольда, ожидая реакцию, но его уже не было в комнате. Ими в последний раз оглянулась на родителей, когда вдруг поняла, что они всё ещё дышат и спят – выстрелы оказались холостыми.