— Так ты — фетишист? — Анко картинно округлила глаза, не скрывая улыбку. — Нет, я что-то подобное подозревала, но кожа…
— А ещё я люблю её портить, — уточнил Сасори многозначительно, при этом начиная неспешно развязывать пояс. — Сама ведь знаешь, верно?
— И потом лечить, — понятливо кивнула Анко. — Так вот чего тебе мои старые шрамы покоя не дают!
— Не приемлю несовершенство, — бросил Сасори едва не ворчливо и позволил поясу мягко соскользнуть на ковёр.
— А в остальном, значит, я совершенна? — поддела Анко, податливо выскальзывая из шелков. Вскоре вся одежда оказалась на полу, и она упёрла руки в бока, открыто демонстрируя своё тело, зная его привлекательность. И сегодня — отчаянно желая, чтобы именно этот, только этот мужчина прикасался к ней, ею обладал.
Скептично хмыкнув, Сасори шагнул к ней и обнял, водя руками по спине, очерчивая пальцами контуры шрамов, старых и тех, что оставил сам на её лопатке и, единственные, не стал залечивать — своё клеймо. Заулыбавшись на это, Анко слегка прикусила мочку его уха, аккуратно расстёгивая рубашку.
— Совершенный раздражитель, — произнёс Сасори. Анко спустилась к его шее и куснула сильней, пока ещё не до крови. — С почти совершенной кожей.
— А ещё?.. — прошептала она ему на ухо, руки опустив на пряжку ремня.
— С забавными эмоциями, — Сасори был слишком занят прикосновениями, её телом и отвечал с задержками, равнодушно. Зато его пальцы дарили непередаваемые ощущения. — И чрезмерным любопытством.
— Мм… да, я такая, — расстёгивая ремень, Анко поцеловала его в угол рта. — А ты стал очень разговорчивым после этой дряни, Сасори.
— Потому что впервые за всю свою жизнь я не ощущаю в голове барьера, — ответил он негромко, глядя из-под ресниц, тёмных, в отличие от волос. — Чувства, обманутые зельем, говорят мне, что опасности нет, можно доверять… Это ужасно, — резюмировал он.
— Это… — Анко запнулась, пытаясь подобрать нужное слово. Сасори ведь прав, по сути: ужасно потерять рамки, в которых прожил всю жизнь. Так страшно, и холодно, и непонятно… — Граница дозволенной долбанутости, а? Знаешь, что Дей мне сегодня сказал, когда я спросила, где эта самая граница проходит? Он ответил, что там, где есть человек, готовый принять твои закидоны, — она чуть отстранилась, поймала его взгляд. — Может, на меня Амортенция так действует, но я готова твои заскоки принять, — доказывая это, она прижалась к нему обнажённой грудью, чувствуя, как чуть крепче сжались пальцы на боках. — Более того, — выдохнула Анко ему в губы, — они мне нравятся, ведь вполне стоят моих собственных.
— Твою страсть к боли мне не переплюнуть, — усмехнулся Сасори, поддаваясь на провокацию, целуя — глубоко и долго, с расстановкой, душа любое сопротивление.
— Удивительно, — выдохнула Анко, когда получила возможность, — как забавно сочетаются старое-родное и эффект зелья.
— В самом деле, интересный опыт, — согласился Сасори, вновь гладя её бока, перекладывая руку на спину, пробегаясь по шрамам. — Что, как ты чувствуешь, изменилось?
— Помимо барьера? Ощущение желания, — Анко обвила его шею, зарылась пальцами в волосы, мягкие и гладкие — редко встретишь такие у выходцев из Суны. — То есть, я хочу тебя так же, как и прежде, чтобы больно и с кровью… но в то же время как-то иначе.
— Как именно? — педантично уточнил Сасори. Разумеется, данные для последующего анализа нужны полные.
— Безоговорочно и безотчётно, — проговорила Анко, не уверенная, что может верно трактовать свои эмоции сейчас. — Без скидки на то, что ты — нукенин, а я — джонин из Конохи. Без подспудного проигрывания в голове сценария с пленом. Чтобы боль была… ну… — она замялась, не в силах подобрать слова.
— Не ради пытки, а ради принесения удовольствия? — вдумчиво подсказал он.
— Ага, — кивнула Анко, игриво целуя его в нос. — И всё-таки гений — ты и есть гений, даже в такой вот херне.
— Это не «херня», а опыт, — возразил Сасори, хмурясь и сжимая её сильнее, демонстрируя недовольство. — Нигде в литературе я не видел описания поведения человека под Амортенцией, когда испытуемый знал бы о том, что отравлен. Поэтому я хочу проанализировать.
— Ну, тогда делись сам, — требовательно заявила Анко. — Как?
— «Как» что?
— Хочешь.
— Ты права в том, что во многом как обычно, — после паузы согласился Сасори. — Удовлетворить собственные потребности притом, чтобы тебе тоже было хорошо…
— Ты правда обычно так и думал? — умилилась Анко.
— Разве по моим действиям в прошлые разы можно в этом усомниться? — неожиданно ощетинился кукловод. — Я считаю, если и ложиться с кем-то в постель, то оба должны остаться максимально довольны.
— Прости, просто странно слышать это от тебя, — быстро извинилась Анко, ловя себя на том, что стало и вправду стыдно: Сасори действительно ни разу не оставлял ей причин после жаловаться. — Ты же типа весь из себя такой правильный нукенин, думающий только о себе.
— Стереотипы, — фыркнул Сасори.
— Опыт прошлых встреч с вашим братом, — едко парировала Анко и, пока он не уколол в ответ, спросила: — А что отличается в чувствах?
Сасори улыбнулся нечитаемой улыбкой и, подняв её на руки, уложил на ковёр. Сбросил одежду, не забыв достать из неё сенбоны — Анко встряхнуло в радостном предвкушении при виде их, — и устроился сверху, касаясь её тела, целуя, раня, кусая, вновь целуя и быстро залечивая — только чтобы вновь вонзить иглу, ловя долгий стон-вскрик. Он точно знал, уже успел изучить все особо чувствительные точки на её теле, и Анко всё-таки, не удержавшись, рассмеялась, восторгаясь тем, как превосходно сочетается тяга Сасори к её коже и его мастерское использование игл для причинения острого, самого сладкого вреда как раз там, где Анко особенно ярко его чувствовала.
Много позже, лишь наигравшись вволю с охотно подставленным телом, Сасори отложил окровавленные иглы и вошёл в неё, и оба сорвались в резкие, торопливые движения, быстро достигнув разрядки.
Уже после, когда разлетевшийся на куски мир собрался в более-менее чёткую картину, Анко не без труда села, опёрлась спиной на кресло, дыша глубоко, пока ещё часто. Сасори наблюдал за ней из-под ресниц, а затем подобрался ближе и устроил голову у куноичи на коленях, расслабленно прикрыл глаза. Улыбнувшись, Анко осторожно, чтобы не потревожить, положила руку ему на голову, стала легко поглаживать, перебирать гладкие пряди.
Умиротворение и чувство безопасности с непривычки оглушали. Анко до сих пор сложно поверить, что так — тоже бывает, более того, можно, и не кому-то абстрактному, а ей самой; ей и вот этому маньяку-нукенину с пунктиками на искусстве, марионетках и коже, который сейчас так спокойно лежит у неё на коленях, то ли думая, то ли дремля. И из этого положения его хочется не отпускать — вот просто вцепиться руками-ногами, зубами, если потребуется, и ни за что больше не расставаться.
— Амортенция порождает желание, готовность на всё, — произнёс Сасори тихо, глубокомысленно. Значит, всё же не спит; но и от ласки не уворачивается — приятно. — Извращённую любовь. При этом мы оба отметили, что наши чувства изменились всего лишь немного…
Анко невольно замерла.
— Намекаешь на то, что мы влюблены друг в друга?
— Это было бы крайне непрофессионально, — заметил Сасори, не отвечая, впрочем, на вопрос.
— И не говори, — проворчала Анко, но руку из его волос не убрала.
Похоже, в конце концов они, играя, что-то сломали друг в друге. Возможно, это была стена.