Фледдер игриво хлопнул партнера по колену.
— Именно так! — возбужденно заключил он.
Декок еще ниже сполз на сиденье и надвинул шляпу на нос:
— Ты упустил одну маленькую деталь.
— Что именно? — пожелал узнать Фледдер.
— Убийство старого Виллема все еще никак в эту картину не вписывается. Эта смерть совершенно бессмысленна в такой погоне за богатством.
— Нет, не бессмысленна. Если Изольда не поменяла завещание своего мужа (а оснований думать, что она это сделала, нет), садовник должен был получить щедрое вознаграждение. Ведь Виллем сам так сказал, верно?
— Откуда остальные наследники могли об этом узнать?
— Это вполне возможно, — пожал плечами Фледдер. — Они могли видеть завещание. Старый Виллем сам мог проговориться. Сказал же он вам.
Декок вяло улыбнулся:
— Не думаю, чтобы под щедрым вознаграждением подразумевалась серьезная сумма. Наверняка ее даже сравнить нельзя с долей, причитающейся другим наследникам.
— Для стесненного в средствах и решительного человека даже не слишком значительная сумма может послужить мотивом.
Декок пробормотал что-то неразборчивое, но больше никак не прореагировал.
Дорога на Олдкерк шла мимо особняка Бюилдайков. Фледдер показал на закрытую калитку:
— Не заглянуть ли еще разок?
Декок сполз еще ниже и отрицательно покачал головой:
— Если Ирмгард, вернувшись домой, проломила Изольде голову, мы об этом вскоре узнаем из новостей. — Тон у него был совершенно незаинтересованный.
— Тогда куда же вы хотите поехать? — спросил Фледдер.
Декок взглянул на часы. Было почти семь часов.
— Сначала нам следует перекусить. Думаю, что-нибудь индонезийское подойдет. Затем не вернуться ли на Лейден-Сайд-стрит? У меня возникло внезапное желание увидеть Ингу… разумеется, чтобы поговорить.
Фледдер взглянул на партнера:
— С одним условием: я не собираюсь снова торчать на кухне.
— Какие еще будут пожелания?
Фледдер кивнул:
— На этот раз мы позвоним в дверь.
— Надо же, как растут твои требования.
— Это также первый случай, когда я прав, — засмеялся Фледдер.
Немка Инга очень удивилась, когда открыла дверь и увидела их.
— Это вы опять? Я только что собралась уходить. В это время легко подцепить какого-нибудь раннего клиента. Я называю это сверхурочной работой.
— Сверхурочной? — переспросил Фледдер.
Она быстро взглянула на него, но шаловливо улыбнулась Декоку:
— Мужчины говорят женам, что у них сверхурочная работа. Разве они могут отказаться от коротенькой поездки со мной в автомобиле?
— С обязательной остановкой, — добавил Фледдер.
— Таким образом мне удается заработать немного больше обычного. — Она пожала плечами. Затем оглядела мужчин с ног до головы: — Вы, ребята, моим бизнесом интересуетесь или заехали просто поболтать?
— Ни то, ни другое, — сказал Декок. — Я не мог удержаться и заехал спросить, не звонил ли тебе Игорь и не сообщал ли, что вчера он проломил не тот череп.
Женщина сделала шаг назад. Полицейские прошли за ней в комнату. Инга села на кровать, они нашли для себя стулья.
— Игорь мне не звонил, — сказала Инга. Она достала папиросную бумагу и табак, начала медленно скручивать сигарету. — Я уже говорила, — продолжила она, обратив все свое внимание на сигарету, — Игорь звонит только ночью. Он ночная птица. Боится дневного света.
Декок кивнул:
— Ночной хищник.
— Да, — согласилась она. — Я однажды назвала его филином — он разозлился. Он часто злится.
Инга закончила свертывать сигарету и принялась искать спички на столике рядом с кроватью.
— Родители Игоря… они еще живы? — спросил Декок, наблюдая, как она прикуривает. Оба инспектора сразу поняли, что курит она не табак, но промолчали. В Нидерландах по закону преследуется торговля наркотиками — не их употребление.
— У него есть братья… или сестры? — продолжал допытываться Декок. — Вы когда-нибудь говорили о его семье?
Прежде чем ответить, Инга глубоко затянулась.
— Что-то всегда удерживало меня от вопросов о семье, — ответила она.
Декок рассказал ей кое-что из того, что они знали об Игоре.
— Он поляк. Родился в Гданьске, если верить его голландскому паспорту. Эмигрировал сравнительно недавно, стал гражданином Голландии в двадцать три года. — Декок потер шею. — Больше ничего на него нет. Мы сами покопались. Документы семьи в Гданьске сгорели во время бомбежки. Можно только предполагать, что они были уничтожены по политическим мотивам.