Туалеты в межсалонном коридоре, и дверца наверх, в рубку. «Посторонним вэ вэ». Если кто-то захочет проскочить, сам придет. Данил надеялся, что хотя бы экипаж вполне нормальный, должны же их проверять перед рейсом. Или так же как Данила, пустили, помахав ручкой? Какой тут экипаж? Три человека? Четыре?
Кормить и поить по пути не будут, оно и к лучшему, шастай здесь еще и стюардессы, вовсе труба.
Скоро Геленджик, остановка, мелководная бухта с пологими берегами для кораблекрушений совсем не подходит. Есть пирсы, выходящие в море… вряд ли снесенный пирс устроит кукловодов, хило, и спасателей вокруг полно…
Данил подумал, сейчас бы дыхательную гимнастику, сел в кресло свободного ряда, их ближе к корме хватало. Средне мягко, но удобно. В прошлой жизни идеально бы для дремоты. Поглядел в тонированное окно… и сморгнул. Потом заморгал часто, хоть видел отлично. Среди серо-зеленых бегущих волн параллельным курсом справа, со стороны открытого моря, поднялся треугольный темно-серый плавник, если глазомер не врал, а с чего бы, то размером с парус виндсерфа. Ушел в воду. Дьявол, из живых никто не заметил, слишком быстро.
— Оле, Сайха, птичка… — шорох в ухе, живой бы не различил, а ведь у нас есть фора, подумал Данил, мы хотя бы самолечимся… — По правому борту плывет какая-то пакость. Здоровая, плавник (ну да, а почему нет, вымерший кошак на арене уже выступал) вроде акульего. Очень здоровая, народ. Тут такие не водятся.
— Сколь, ихтиолог… — Оле.
— Пока глазами не видим, ика ноль, но какое-то возмущение воды там точно есть. Доведем вас, посмотрим, — Майя.
Геленджик. Две линии канаток в гору почти скрыты легким туманом, где-то там спит послеобеденным сном зверье «Сафари-парка». Кремовые, серые, желтоватые дома и темно-зеленые заросли по берегу. А вон там должна быть статуя Белой невесты, левее парка развлечений, он тут вывален прямо на набережную. Нет, не в этот раз, беспечный милый город. Отдыхай спокойно.
Корабль сбросил скорость и плавно, не колыхнувшись, подошел к причалу. Никто не вышел, зашли несколько человек, Данил пригляделся, прислушался и принюхался, но кроме дорогого парфюма у женщин и пота у всех скопом ничегошеньки страшного не учуял. Дышат, пахнут пивом и плохо прожаренным мясом.
Не те.
Смотался в корму, спугнул там обнимавшуюся парочку, совершенно живую, больше никто не сел. Хорошо, отсюда опасаться нечего.
Снова загудели моторы, глухо, пока вполсилы, качнуло, полумесяцы берегов бухты двинулись назад, последней глаз зацепил красно-белую башенку маяка. Море слегка морщило, но «Орион» уже встал на крыло и качки не ощутил. Хорошая машина, правда хорошая. Жалко если загубим.
Где, где, где… память у мертвецов отличная, Данил мог поручиться, хотя не беспредельная. Мы идем к Сочи, там конечная, нет, ждать столько, с риском что не успеют развернуться вовсю, они… она, оно… не будут. И тогда он понял. И даже успел поздравить себя, а память-то правда не подвела. Вспомнил как раз за минуту до того как снова осветились экраны и невидимка произнесла:
— По левому борту через десяток минут вы можете полюбоваться уникальным природным памятником, скала Парус, далеко выходящая за береговую линию. Высота скалы…
На экране скала-плита с многоэтажный дом, и правда напоминавшая косой парус, даже с дыркой внизу, поворачивалась в синей-синей воде. Лезвие, поставленное перпендикулярно каменному берегу.
Глубина у выступающей в море части один и восемь десятых метра. Осадка «Ориона» в надводном режиме один и семь. На кой бес и откуда в холодном Даниловом мозгу остались эти сведения, он не мог сказать, но прятались же где-то. Пройдет, впритирку, но пройдет.
Почти семьдесят в час. Скала разрежет корпус вдоль, как бритвенно острый нож режет огурец. Полна горница людей, что оно такое? Что от них останется?
Фарш. Если будет пожар, то жареный.
— Оле, я думаю, она хочет распороть нас о Парус.
— Trollets kuk! Время…
— Минуты две, и они сей…
Он не успел договорить.
Хриплый голос каркнул, легко заглушая гул.
— Сидеть смирно, у нас бомба!
«Идиотия», подумал Данил.
Старушка, экий одуванчик, в сером палитишке и вязаном сиреневом берете, в круглых очках с двойными стеклами, почти питерская древность, стояла в проходе. Рядом с ней внук, кто еще, белокурый мальчик лет восьми с лицом рекламного ребенка, а под красно-белой расстегнутой курткой, на белой рубашке — пластиковые бутылки, примотанные скотчем, в переплетениях синих и красных проводов. Персонажи тупого анекдота, что ли.