Никто не видел их почти непристойно сплетшиеся тела. Данил, становясь Данилом, или хотя бы своим подобием, вытер окровавленный рот рукавом, выплюнул какой-то хрящик. Медленно поднялся с трупа. Зрелище жуткое, голова свернута, и белое лицо с черной дырой рта смотрит за спину, шея почти перегрызена. Хорошо, не видно глаз.
Сил прибыло, кажется, он мог запрыгнуть сейчас на крышу вон того двухэтажного желтого особнячка. Слух ловил все в километре кругом, какая-то пара ругалась черными словами в окне на соседней улице, издали принесло корабельный гудок — у разведенного Троицкого, неужто. Запахи тухлой воды, мокрого камня, бензинной гари, мочи ипочему-то горелой резины, но сильнее и слаще всех — запах свежей крови.
Вот что, в страшной, хоть и быстрой смерти карманник обмочился.
Труп шевельнулся. Начал поворачивать голову на свернутой шее, заскреб подошвами кроссовок по брусчатке. Данил понял и содрогнулся от омерзения, к себе тоже. К себе прежде всего.
Поднял легонькое тело за бока, даже не проверяя карманы, перекинул через каменный парапет. Плеснуло. Выловят, то вот вам еще один густой мазок к репутации расчленинграда, мелькнуло. А раз проклятье вечной жизни уже подействовало, еще проще. Следов нет. Нет тела — нет дела. Идеальное сокрытие.
Может еще пригодится.
Он пошел быстрой, упругой походкой куда подальше. Приходилось сдерживать шаг, чтобы не двигаться красивыми балетными прыжками. Огни фонарей покалывали слишком чувствительные глаза, луна снова побелела, совсем чуть-чуть отсвечивая багровым.
Оно ушло из меня, подумал Данил. Или и не Данил давно. Насытилось.
Надолго?
А если узнает Даша? Или — когда узнает?
У Даши весь день было дурное предчувствие. Она даже обрадовалась, когда шеф-редактор попросил зайти перед концом рабочего дня — как ни странно, по времени совпавшего в эту пятницу с положенным по расписанию. Вины за собой никакой она не знала, эфир отработала легко и свободно, но если нашли к чему прикопаться, пусть. Не сахарная, от их слюней не растает.
Главное, дело на в Даниле.
Он сидел в ее квартире почти безвылазно, что-то писал на фрилансе, про свои любимые моторы, за копейки, но «с зомби хоть мяса кусок», говорил. Шутка не нравилась Даше. И не нравился его взгляд с бодрой улыбкой.
Ночью после страсти он гладил ее волосы, поправлял одеяло и уходил на балкон, «охладиться да звезды посчитать». Обычно она засыпала прежде, чем возвращался. Хладный и другой, все более иной.
Даша рада была бы поговорить по душам и взять на себя все что Даньку мучило, ведь это она в ответе за него, верно? Но он уходил от разговоров, никогда грубостью или раздражением, иногда поцелуем, иногда вопросом о пустяках, иногда напевая Майка приятным, глубоким, но не тем голосом. Особенно строчки:
У меня есть жена, и она мне мила
Она знает все гораздо лучше, чем я
Она прячет деньги в такие места
Где я не могу найти их никогда.
(А если бы он пошел со своим талисманом на могилу к Майку?)
Дальше там было про друзей, но какие теперь друзья. Пару раз звонила Марина, Даша, кажется, убедила ее, что прыгать из окна не собирается. И страшно занята на работе. Лучшее лекарство, труд, труд и труд, сказал кот.
Но волнения были напрасны. Наоборот. Коллега заболела, и Даше настойчиво предложили заменить ее в командировке — ехать в Анапу, делать серию репортажей о молодежном лагере с профессиональным уклоном — бедным детям приходилось не столько валять дурака, сколько учиться.
С подрастающим поколением в подобных местах Даша уже работала, и вполне успешно. Единственная печаль — в нее повлюблялась половина мальчишек, а также их вожатых. Профессиональный риск.
А что Данька?
Данил одобрил поездку полностью. В тот вечер он казался смурным и печальным, а тут посветлел лицом и предложил внезапно:
— А давай махнем вместе? Я уж лет пять на море не был.
— А самолет? Билеты?
— Полетишь одна, ты справишься. А я тебя уже там встречу. Уеду пораньше, доберусь сам, на перекладных. Ты не волнуйся, главное. Из домашних животных у тебя только я. И что со мной теперь случится? Все уже случилось, солнце мое.