Заглянули в белую квадратную церковь Георгия Победоносца, первую каменную на Руси, даже внутрь удалось зайти, по земляным ступенькам вниз, ибо за десяток веков строение ушло в почву.
Взамен экскурсовода Данил указал на фреску сурового, резкого письма, в палевых тонах.
Там Георгий ехал на белом коне, но не поражал никого копьем, а рядом черноволосая царевна вела на пояске усмиренного змея, мордой похожего на таксу. Данил чуть не сказал «прямо с тебя писали». Вот тебе, Егорий, свечка, а тебе шиш, окаянному. Хотя тут куда попадешь.
— Знаешь, а мне гуманный вариант легенды нравится больше, — признался он, — правда, чего со змием делать, непонятно. Довольно прожорлив, и все мясо подавай.
— Отправили жрать тогда еще нехристей, — сказал Ольгер, — за ними всегда водилось. Господа гуманисты женосжигатели. Девица-то крута…
На миг его лицо стало грустным.
— Пошли на берег, ээ… подышим, — предложил молодой энтузиаст энтузиасту старше дряхлой крепости.
— Идем. Там хоть воспоминания не одолевают.
Над рекой он стоял долго, впитывал солнечное тепло, глядел на бегущую темную воду и низкие, зеленые еще курганы кругом. Данил не мешал.
Они побывали и в мужском монастыре, причем на освященной земле Ольгер и не подумал мучительно страдать, с видимым удовольствием слушая колокольные голоса.
После монастыря Данилу позвонила Даша. Виртуально расцеловала и попросила прочесть «один интересный текстик, мне знакомая случайно в архиве нашла, может из поминальника. Она и сама не знает откуда».
Текстик оказался подслеповатым сканом странички с репринтными ангелочками по сторонам слащавого заглавия «Благодетельная сила детской молитвы», с ятями и конвоем твердых знаков. Но, вчитавшись, Данил забыл и ангелочков, и лапидарно-нелепый стиль неведомого автора.
«…итак, мы приехали паломницами в Свято-Успенскую обитель, чтобы молить о здравии моего дорогого хворающего супруга и отца моей пятилетней дочери. Ибо он все сильнее страдал коликами чрева, и мы в страхе Божием и трепете готовились к самому худшему.
Погоды стояли вьюжныя и по пути со станции в открытых санках мы изрядно продрогли.
Дочурка моя Нина у ворот монастыря нашла замерзшую птичку. Сия пичужка на вид была мертвее мертвой, и Ниночка горько заплакала над тельцем. Но когда мы подошли к вратам собора, я услыхала ея радостный вскрик! (ея это дочки или птички?) Ниночка держала в ладони ожившую пичужку, та взлетела и скрылась в вышине!
«Мамочка, милая мамочка, я горячо молилась чтобы Боженька воскресил сию птичку, и видишь, Он услыхал! Она жива!»
Поистине, я была поражена сим несказанным знаком Божией милости к невинным деткам. Я попросила Ниночку «молись, крошка, за здравие папеньки, молись горячее!» И как же утешилось мое сердце, когда в соборе ея серьезное личико и крестное знамение ея тонкой ручки сопровождалось ангельским пением…» и так далее, и тому подобное.
Понятно, по возвращении папенька животом маяться перестал и все семейство благодарно возрыдало, воссоединившись. Под текстом стояла дата, 1898 год, и Данил подумал — куда занесло потом сию малышку Ниночку, в семнадцатом году ей стукнуло двадцать пять. Стала машинисткой в каком Главначупре или стамбульской гетерой?
Он пересказал Оле содержание.
— А! Вот тебе и след!
— В женский монастырь вообще-то нас не пустят. Ты за паломницу не сойдешь с бородатой разбойничьей рожей. Дашка бы смогла попасть, она обаятельная…
— Придется романтически идти туда без спроса, о юный гололицый брат мой в покойниках. Идем после полуночи. Пока предлагаю пойти, найти и сожрать чего-нибудь скоромного. Вывеску кафе я видел в центре.
Данилу показалось, ночь пахнет ладаном. Хотя к монастырю они только-только подошли. Мутно белели стены, чем-то похожие на хребет скелета динозавра во мраке. Ветер шевелил кусты, и листья шептались с высокой травой. Живым бы пригодились свитера.
Он оглянулся.
— Трусишь по старой памяти? — хмыкнул Ольгер, — сейчас самые опасные твари на тыщу лиг мы с тобой.
Они оба в темных куртках даже в упырином зрении почти сливались с темнотой, и луны не было.
— Погоди, — сказал Данил, ощущая спиной взгляд, не злой, но пристальный. — Я ж чую на нас кто-то пялится. И вряд ли монашки. Звери?
Вот тогда на фоне беленой стены появилась фигура вроде крупной собаки. Подошла ближе, теперь Данил отчетливо различил вместо нормальной, пусть и злобной морды — почти человеческое лицо, с грубыми чертами и широким носом. Лицо обрамляли патлы, словно облезлая львиная грива.