— Пять. Шестой у меня. Где остальные не ведаю, — сказала затворница. — Берите в шкатулке, она бережет их силу не хуже лунного света. Видно, время пришло. Теперь вам их нести и решать. Благослови вас Господи, верите вы или нет. Идите, у меня молитвенное правило скоро.
Закрыла крышку и придвинула ларец к Ольгеру.
Когда они вышли, за дверью скрежетнул засов.
У собора заметно рассвело, серое полушарие купола отчетливо рисовалось на светлом северном небе.
Уже за стеной Данил почуял чужое присутствие. Не нюхом, скорее кожей.
Носа его уже позже коснулся какой-то и впрямь канифолевый запах, не отвратительный и не то чтоб неприятный… но живые существа так не пахли.
Теперь они вышли из кустов вдвоем.
Здоровенные, с ирландских волкодавов, серые, длиннолапые и длиннохвостые. Рожи да, карикатуры на человечьи. Секка, так?
Сели на тощие задницы, завиляли хвостами. По-кошачьи гибкими. Когти на лапах тоже втяжные, не иначе.
Глаза глубоко посаженные, с красной искрой. Вполне разумные. Угрозы Данил не ощутил, клыки они показывали скорее насмешливо.
— Где же лежат благородные кости? — вместо приветствия сказала чистым низким баритоном одна тварь, помассивнее и потемнее, и гнусно ухмыльнулась.
— Милые кости? — добавила вторая, они синхронно хлестнули хвостами вполне издевательски.
— Мы можем узнать.
— Но не даром. Даром ищи сам. Еще лет двести!
Ольгер стал и упер руки в бока.
— На находки навострились?
— Нет, — внезапно сказала тварь потемнее, — нам игрушки без надобности. Мы после жизни падалью не станем. А чего хотим, узнаешь, когда позовешь.
Она когтем начертила на сухой земле тропинки знак вроде клеверного листа. Знак засветился сиреневым светом, потом пропал. Дьявольщина.
Оле не удивился:
— И дадите слово?
Они не шевельнулись, но Данилу показалось — пожали плечами без самих плеч.
— И дадим слово. Ты знаешь, как нас позвать. Плоть, кровь и смерть. Думай.
За пазухой викинга зашебуршал хорек, высунулся, чихнул, как живой.
Светло-серая тварь подмигнула ему.
Повернулись и пропали.
— Что оно было? Чего хотели, чудища? — Данил еле поспевал за другом.
— Чертовщина, — сказал тот. — Главное, все кто имел с ними дело, говорили, они не врут. Издеваться могут, умалчивать, но прямо не врут. А если уже дают слово, держат железно. То есть правда знают.
— А чего плохого теперь? Отлично!
— Слово дают о-очень редко. И по самым серьезным поводам. Легкой работенки не будет. Будет жо… ладно, собираемся и едем. Позвать можно где угодно, они шастают не нашими путями.
— Знаешь как?
— Слышал. И они ведь знают, что я знаю, сволочи.
Рассвело.
В номере на койке они еще раз открыли ларец, проверить. Теперь, при искусственном свете, узоры на амулетах не мерцали. Данилу показалось, один сидит не совсем на месте.
Он поддел прохладный металл пальцами… под ним в проковырянном чем-то углублении лежал еще один. Ольгер достал его — второй талисман оказался охвачен серебряным пояском и прикреплен к серебряной цепочке, как кулон.
Они проверили остальные, но те сидели плотно, поодиночке.
— Шесть, а не пять! — произнес Данил. — Она же сказала пять, шестой оставила себе.
— А ты еще не понял, дитя? Она отдала их все.
Ольгер сел на кровать, скрипнув пружинами, помотал головой:
— Сколько лет ждала и хранила. Как устала. Без надежды на смерть.
— О. — Данил понял. — А если самой встать и уйти… по сути было бы самоубийство.
— Настоящая валькирия. Как говорил один мой мертвый лет двести друг: куда б ты не попала, пусть встретят тебя достойно.
Они уехали, когда взошло солнце, и в монастырях зазвонили к первой литургии.
Глава 16. Плоть, кровь и смерть
Вечером прошел дождь, и в Анапу следующим утром они вкатили чистенькими, почти безгрешными. Конь бледный, электрический дождался хозяина в ольгеровом гараже, еще и подзарядившись заодно.
Данил пришпорил «Зеро» поворотом рукоятки «газа», или черт знает как у этого чуда враждебной бензину техники ее называть? Ускорения?
Выходной, Даша дома.
На секунду он представил, что она не одна. В объятиях красавца-мачо. Теплого и живого. С мускулами и наглой смазливой рожей.
Сожру, голову отгрызу. Ему. А ее покараю вечным презрением. Ведь я умер, донна Франческа! Чертов Лоренцо. Чертов Отелло. Чуть не сказал, «чертова жизнь», не имея на то права.