Подошел Борька, чернявый, похожий на жука полтавчанин. Потянул:
— Хорошааа! Да не по тебе птичка.
— Будто по тебе, гроболет колхозный?! — обиделся Василь.
— И не по мне, — согласился Борис, — ты хоть успел закинуть удочку на будущий марьяж?
— Успел, лишь бы не сорвалось. Потом увидим. Познакомлю.
— Если у ей сеструха есть или подруга… Да, тут слухами узнал, ты про планы Леваневского слышал?
— Неа. Так что, в Испанию он хочет? Летунов собирает? Я б пошел. Пригнать бы им десятка два наших новых самолетов под Мадрид.
— Нет. Через полюс на многомоторнике махнуть захотел. Пока не треплемся, но, похоже, ТАМ (Борька указал в ясное небо) согласны. Я, если побольше узнаю, расскажу.
В тот день Василь не знал, как изменят две новости его жизнь.
Она приехала ровно к десяти. Синий Форд гукнул сигналом изводящемуся летчику на пустой теперь площадке у летного поля. В светло-сером комбинезоне, огненные волосы прятаны под синей косынкой. Надетой словно пиратская повязка. И все равно она была хороша, комбинезон не скрывал сильной и гибкой фигуры.
Василь добыл короткую деревянную лесенку, и когда помогал ей забраться на крыло и усаживал в переднюю кабину, все вспоминал прикосновение к прохладным нежным пальцам, словно сталь под бархатом. Она пообещала «ничего не трогать» в кабине, показалось ему, насмешливо.
Василь дернул лопасть, М-22 затрещал, потом заурчал, выйдя на рабочие обороты. День стоял прохладный, облака намекали на дождь.
Она совсем не боялась. Даже когда Василь сделал вираж и размашистую полубочку — да ни черта! Обернулась, пронзила глазищами и все время улыбалась. Василь посадил «утенка» осторожно, словно укладывал дитя.
— Спасибо! Я надеюсь, вас все же не взгреют! — она усмехалась странно и немого пьяно.
— Давайте уже на «ты», летать вместе это почти…
— Почти лечь в постель? Не сердись, сокол… — летчик ощутил, как краснеет. Нет, с простыми девчонками все и было… проще.
— А давай-ка я тебя прокачу, Василек? По ночной Москве? Положено приглашать кавалеру, да что делать. Я, наверное, чудовище. Жуткая тиранша. Заеду к тебе на Горького к семи. Готов, крылатый?
Он не успел начать разуверять, а теперь вроде бы было поздно. Тиранша. А он, значит, угнетенный класс. Стой, а откуда узнала его адрес? Так себе комнатки, но для столицы просто роскошно. Даже с водопроводом. В родной Сибири он так не жил. Так все же шпионка?
— Всегда готов, — сказал Василь и отдал пионерский салют. Знай наших.
Уж летчик знает цену времени, иногда лишняя, сэкономленная секунда и жизнь спасает. Но, кажется, даже перед экзаменами время для Василя не тянулось так тошнотворно медленно. Все еще пять часов с половиной?
Темно-синий френч Гражданского воздушного флота, белая фуражка с «курицей» и пропеллером, брюки отглажены и пахнут, самую малость, паленым. Ботинки он нагуталинил как Рокфеллеру не чистили угнетенные чернокожие слуги. Как прошло десять минут?
Но когда каркнул сигнал, с крыльца он спустился неспешной походкой покорителя пятого океана.
Теперь в синем костюме, волосы распущены, руки в лайковых белых перчатках на руле.
Она правила большой сильной машиной легко и свободно, обгоняя неповоротливые грузовозы и освещенные внутри как веранды автобусы.
Тверская, Кремль, вот и Москва-река, там они вышли и долго стояли над темной водой, глядя на огни, слушая негромкое чуфыканье запоздалого буксиришки. Тот жалобно засвистел, кто-то хриплый, слышный над водой отчетливо, посулил кому-то морскую мать и неприличные однополые отношения — они невольно захихикали.
— Дредноут-навозник. Вся романтика умерла. Чумазые машины вместо парусов, моторы вместо лошадок, а я так их любила… — сказала Майя, не отодвигаясь, когда летчик бережно обнял ее плечи. И сама подставила прохладные яркие губы.
Она осталась у него через неделю. Но не до утра — уезжала после полуночи, столь же свежая после ласк и поцелуев, будто на лекции сидела. К себе никогда не звала и о себе не рассказывала. Только — прости, Василек, моя дневная жизнь тебе ни к чему. Люби такой какая есть.
Он бы, пожалуй, поверил в сказки про вурдалаков, но ведь летали же они днем? Правда, не при ярком солнце.
Днем была другая жизнь. Он летал, освоил Дуглас, Дэ-Си три, отличная машина, жаль, чужая. После ледяных сибирских просторов и необогреваемой кабины Г-2, гражданского брата славного Тэ-Бэ третьего, конечно, рай и ад. Огромный гофрированный «крейсер», впрочем, Василь уважал безмерно. «Облакопрогонники», звали их экипажи сибиряки. К черту стенанья метеорологов, они летали где и когда угодно, был бы бензин. Ребята писали из Красноярска, заказывали всякие мелочи, спрашивали, как ему в столице, не раздувает ли от гордости, да скоро ли назад, в холода… он в письмах отшучивался, но про Майю ни им, ни родным не писал, конечно.