Таня, впервые увидавши Федьку Кузнецова, просмеяла его.
— Долговязый какой!..
Дед с Федькой уехали, и мать сказала Тане, что Кузнецовы будут ее сватать. Таня сама догадывалась, что не зря жили они в Тамбовке. Все же известие это пришлось как снег на голову. Плясунья и баловница, она вмиг погасла, поникла как пришибленная.
Девушки собирались в дом Шишкиных, пели песни, бередили сердце.
— Как же это ты, как же! Ах, подруженька! — причитали они, жалея Танюшу.
— В чужой дом, в чужую деревню!
— Покидаешь нас!
— Ах, жалость!
— Что меня жалеть? — как-то раз отозвалась Таня. Оглядев подружек, она приободрилась. Озорные огоньки промелькнули в глазах. — Я выхожу, а вы остаетесь, — с насмешкой сказала она, избоченясь.
Девки только ахнули и руками развели. Но опять пели жалостливые песни.
Таня горько разревелась в коленях у матери. Петровна поплакала вместе с дочерью, а потом, утирая слезы и себе и Тане, сказала:
— Не плачь, не плачь! Чай, замуж! Чего же хорошего в девках-то сидеть? Настанет пора — сама хозяйкой будешь! Радоваться надо!
Таня приподнялась на локтях, повела кулачками по мокрому лицу и стихла. И уж больше слез ее мать не видала.
Петровна даже обижалась: «Что уж это за девки нынче пошли! Мало ревела, пожалеть не дает себя как следует».
«Конечно, за кого-то надо выходить», — думала Таня. Она еще прежде хвасталась, что за своего не пойдет. «За дальнего выйду!» — говорила, бывало, она. А вот пришло время выходить за дальнего, она и не рада, что так хвалилась… Лучше бы за ближнего. Все бы дом рядом.
С нетерпением ожидала она второго приезда жениха. И вот Федька сидит рядом, угощает невесту семечками.
— Кедровые-то у нас тоже есть, кругом на сопках, — говорит он.
— Кедровыми-то зубы набьешь, — отзывается невеста.
— А мы подсолнух возвели.
— Вся деревня, сказывают, у вас в один хлыст, всего четыре избенки, — говорит Таня. — Наши ямщики найти не могли.
Девки прыскают со смеху. Федя краснеет густо и не знает, что тут можно ответить.
— У нас охотники хорошие! — бормочет он. — Илюшка Бормотов кабана палкой убил.
— Ружей-то нет, что ли? — спрашивает Таня безразлично и пренебрежительно.
«Эх, вот я попал! Ни одно слово не идет…» — в смятении думает Федя.
— Тоже вот Иван Бердышов…
— Какой Илюшка-то? — спрашивает красавица Дуняша, задушевная Танина подружка, бой-девка.
— Дядю Ваню знаем! Как заедет, пряников ребятам дает. У него уж, верно, ружье-то есть! — говорит Таня.
Она обнимает Дуняшу, и глаза ее смотрят теперь ласково-ласково, но, кажется, это поддельная ласковость, а на самом деле насмешка, лукавство.
Федя отводит взор поспешно.
— Дуняша моя ноги с ним стоптала, плясавши…
— А Илюшка-то какой? — бойко повторяет вопрос стройная, хорошенькая Дуняша. — Смуглявенький?
Федя не знает, что ответить.
— Черный?
— А кедровые мы огнем выжигаем, как гольды идут траву нокту собирать на болото, — говорит Федя деловито и серьезно. — Траву-то нокту знаете?
— Как же! — отпуская подружкино плечо, с насмешкой отвечает Таня. Она хотела отпалить, что пермяки, видно, с гольдами клад нашли на болоте. — Такое-то богатство! Ноги в траву закручивать!
— Такая, как осока, растет на опушке. Ее сушить да мягчить, говорят гольды, потом хоть спи на морозе — ноги не мерзнут.
— Как голодно, так и обутки-то поджарить, — замечает Таня. — Из рыбьей-то кожи!
Все прыскают со смеху.
— А вот пароходы нынче! Как у нас пароходная пристань… Подходят! Экспедиция нынче летом будет. Прошлый год, сказали, телеграф проводить начнут.
Тут слушательницы притихли. А Федя сообразил, что до сих пор толковал не про то. Он пошел про пароходы, про купцов, про товар американский и московский, про барыню, какую раз видел на пароходе.
Такие разговоры пришлись по душе и невесте и ее подружкам. Они больше не подсмеивались, а Федька не поминал про гольдов и охоту.
Однако когда расходились, Таня оказала подружкам тихо, но так, что и Федя услыхал:
— С ним уж ноги не замерзнут. Гольды-то ему траву на болоте…
Что она дальше говорила, никто не слыхал. Сдержанный хохот и прысканье девок так и мерещились долго в эту ночь Федюшке, который улегся на широкой деревянной кровати в новой избе Родиона, в то время как хозяева ушли в старую.
Татьяна подшучивала над женихом, но, когда Нюрка было просмеяла его, назвавши «зеленым», Таня вспыхнула и оборвала ее.
— Ах, ты! — вскричала Дуня. — Заступаешься? Уж влюбилась!