— Если бы ты не выпил, я тебе подала бы, как подают русские, в кружке, и заставила бы выпить.
За соседним столиком засмеялись.
— Такая наша сестра, — сказал Дяпа. — Вредная.
— Большой дом на ней держится, — поддержал его Холгитон.
— Какой большой дом? Нет давно большого дома, мы с отцом Миры ушли отсюда, и не стало большого дома, — сказал Полокто.
Богдан расправлялся с талой, когда услышал рядом спор братьев. Говорил сперва Полокто.
— Удачная зима. Разве не так?
— Для нас удачная, — ответил Калпе. — Весной голодали, осенью хорошо зажили. Другие с охоты пустые вернулись.
— Я тоже мало добыл.
— Зато ты раньше всех вернулся и сено продаешь русским. Хорошо заработал.
— Мое сено лишнее, а у малмыжских нет сена, потому хорошие деньги дают.
— Ты всегда путаешь мое и наше. Сено косили все вместе.
— Я позвал вас, если бы не позвал, не заготовили бы.
— Все равно, сено косили, теперь деньги поровну!
— Отец Ойты, у русских совсем нет сена? — спросил Пиапон.
— Мало, коровы, лошади голодают, луга-то…
— Много продал? Есть еще сено?
— Зачем тебе? Продавать хочешь?
— Это мое дело! Есть сено?
— Есть! Есть! — закричал Калпе.
— Немного есть, а что? Ты скажи, зачем? Твоей лошади хватит, моим тоже.
— Дай одну лошадь с санями, за сеном поеду.
— Не даст он лошадь, — сказал Холгитон.
— Дам, вот возьму и дам! — закричал Полокто. — Возьми лошадь и сено возьми.
Пиапон поднялся, стал одеваться.
— Куда, ага? Погости еще.
— Вернусь, куда денусь. Богдан, Хорхой, Кирка, поехали со мной, — сказал Пиапон и вышел из дому.
Вскоре четыре подводы выехали из Нярги. Поздно вечером Пиапон с молодыми возчиками вернулся домой с пустыми санями.
— Где сено? — спросил поджидавший его Полокто.
— В Малмыже, — распрягая лошадь, ответил Пиапон. — У русских сена нет, коровы молока не дают, а русские дети без молока не могут жить.
— Сам знаю. Даром, что ли, отдал? Митрофану?
— Ему и другим, кто нуждался больше.
— Ты ограбил меня! Так тебе советская власть советует? Родного брата грабить советует?
— Советует…
— Тогда это не моя власть! Не хочу такой власти!
— Советует помогать нуждающимся, советует жить в братстве, — продолжал спокойно Пиапон.
— Тебе русские братья роднее, чем я, родной брат!
— Ленин так говорил, понял? В дружбе всем жить, помогать друг другу.
Полокто плакал пьяными слезами, проклинал Пиапона, злых духов просил наслать на него неизлечимые болезни. Старики слушали и качали головами, нельзя так, соромбори — грех!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Кто вспомнит о морозах, когда ласково греет солнце? Кто вспомнит о голоде, когда живот распирает от обильной пищи? Нет, никто не вспомнит — это знает Пиапон. Когда в амбаре навалом лежит пища, все домашние одеты и обуты, жизнь всем кажется счастливой и беззаботной. Спросишь любого, как он прожил жизнь, не задумываясь, ответит: «Хорошо». Лишь тот, кто всю жизнь хворал и из-за этого не видел солнца, не слышал песни воды и ветра, ответит, что плохо! Что про такого скажешь? Вздохнешь сочувственно, подумаешь: «Бедный человек. Судьба». Но стоит этому хворому встать на ноги, походить по тайге, поплавать по Амуру, и как бы бедно он ни прожил другую половину жизни, в последний свой день он скажет: «Хорошо жил», потому что он начисто забыл первую — плохую половину жизни.
«Живем сегодняшним днем, — думал всегда Пиапон. — Хорошо сегодня, значит, и жизнь хороша. Прошлое не хотим вспоминать, о будущем не хотим думать. Теперь другие времена, надо по-другому жить».
Но жизнь протекала, как и прежде, то убыстряясь, то замедляясь: убыстрялась она, когда одно событие за другим катилось, словно снежный ком с горы, и охватывало не то что одно стойбище, а несколько сел или даже весь Амур; за этим вновь наступал спад, и жизнь опять замирала. Старики тихо умирали, дети с криком рождались — все нормально, все правильно. Обыкновенная жизнь. Так и должно быть.
Но Пиапон не соглашался с такой размеренностью жизни. Что делать, как подталкивать ее? Какие придумывать новшества?
«Новая жизнь», — говорил он, и редко кто, кроме Богдана, понимал его. «Живем, и хорошо», — отвечали ему.
Верно, в Нярги теперь жили терпимо, не очень сытно, но и не голодно. Зима, последовавшая за той, в которую умер Ленин, была малоурожайна на зверье, охотники мало добыли пушнины, но голодать не голодали.
Приезжали из исполкома начальники, расспрашивали о жизни, о рыбной ловле, охоте, говорили много о новой власти, но никаких перемен их приезд не вносил в жизнь охотников. Раза два приезжал Ултумбу, сообщил, что в Хабаровске организован Комитет народов Севера, который будет решать все житейские вопросы северных народностей.