— Да, досталось, конечно. Но заработали. Я с братом ездил.
И помрачнел, вспомнив Андрея.
— У брата… остался кто? — спросил Владимир и, увидев непонимающий взгляд Эркина, пояснил: — Ну, девчонка у него была?
Эркин кивнул.
— Она уехала уже, — и, чтобы Владимир не подумал чего, добавил: — Ей виза раньше пришла.
— Не тяжёлая была? — тихо спросил Владимир.
Эркин, не сразу сообразив, мотнул головой.
— Нет.
— Обошлось, значит, — кивнул Владимир и задумчиво сказал: — А может, и жаль. От человека след на земле — дети его.
Эркин на мгновение опустил ресницы. Он понимал, что его не хотят обидеть, ведь никто здесь не знает, кто такие спальники, не знает, что с ними, с ним, сделали. Понимал, но каждое упоминание о детях больно задевало его, и только воспоминание об Алисе удерживало, помогало пропускать такое мимо ушей, будто к нему это совсем не относится. И потому он только чуть подвинул сидевшую у него коленях Алису, чтобы ей было удобнее, и тогда смог улыбнуться. Алиса быстро внимательно посмотрела на него и прижалась, положив голову на его плечо. Эркин сглотнул подступивший к горлу комок и спросил:
— Спать хочешь?
— Не-а, — покачала головой Алиса. — Я смотрю. Эрик, а это что?
Но ответил Владимир.
— Ёлка это.
— Да-а? — удивилась Алиса. — А они взаправду бывают? Не на картинке?
— Ты ж видишь, — улыбнулся Владимир. — Значит, бывают.
— Ага, — понимающе кивнула Алиса. — Что видишь, то и бывает.
— Ну, молодец, — расхохотался Владимир. — Ну… ну, философ!
Проверяя, нужно ли ей обижаться на незнакомое слово, Алиса посмотрела на Эркина. Эркин тоже не знал этого слова, но тон Владимира исключал обиду, и он рассмеялся вместе с ним.
Алиса, прижимая палец к стеклу, спрашивала то об одном, то о другом. Эркин, а чаще Владимир отвечали ей. Женя с Олей говорили о своём, до Эркина долетали малопонятные обрывки фраз о складках, вставочках и гесках… но голос у Жени весёлый, так что беспокоиться не о чём. И он с не меньшим, чем у Алисы, интересом рассматривал заснеженные деревья, дома и особенно внимательно людей. Все мужчины в меховых шапках, похожих на те, в которых в лагере ходила охрана, как их, ах да, ушанки, да, и у Владимира такая же, может… да, тёплая шапка нужна, он в рабской зимой мёрз, если снег залёживался, а здесь… вон все говорят, что это ещё не зима. Так что же зимой будет? И… и рукавицы нужны, да, что ему нужно, так рукавицы, как их ещё называли? Ва-ре-ж-ки. В лагере говорили: вязаные варежки, а сверху кожаные или брезентовые рукавицы. Ну, верхние он и сам сошьёт, если что, а вязаные купит. Если не слишком дорого, конечно. А женщины в платках, толстых, у Жени шаль тонкая, Жене тоже платок нужен, тёплый. И Алисе… Это что, они все деньги на этом рынке оставят? Нет, так тоже нельзя.
— Эрик, лошадка!
Поезд обгонял рыжую светлогривую лошадь, запряжённую в сани. Разглядеть запряжку Эркин не успел. И опять заснеженные поля или луга, вмятины воронок и окопов. Щебет Алисы, весёлая певучая скороговорка Жени за спиной, ровный шум голосов, к которому он успел привыкнуть в лагере… Эркин вдохнул запах от волос Алисы, очень чистый, очень… он не смог подобрать слово, да и не искал его.
Владимир курил, молча глядя на него и ловко пуская дым вверх, чтобы не беспокоить Алису. Эркин чувствовал этот взгляд, внимательный, но… но без злобы или неприязни, и не беспокоился. Ему вообще было очень спокойно.
Рядом с поездом появилась ещё пара рельсов, и ещё, возникли заборы, невысокие штабеля шпал. "На станцию въезжаем", — догадался Эркин. Да, вон и склады, такие же, как в Джексонвилле. Точно — станция. Поезд всё больше замедлял ход, под окна подплывал заснеженный перрон.
— Новозыбково, — громко сказал кто-то.
— Час стоим, — откликнулись с другого конца вагона. — Айда гулять, мужики!
— Много ты нагуляешь с пустым карманом!
— Сколько есть — всё моё!
— А фронтовику со скидкой!!
— Иди, фронтовик, форму без году неделя таскает и фронтовик.
— Год как война кончилась, верно.
— Давай-давай, застрял он, понимаешь ли…
Под этот весёлый гомон Женя одела Алису, оделась сама, и они все вместе пошли к выходу с Олей и Владимиром. Эркин, на ходу застёгивая куртку и натягивая на голову шапку, шёл за Женей с Алисой. Сзади постукивали костыли Владимира.
Холодный воздух обжёг лицо, защипал, защекотал в носу и горле. Усилием воли Эркин отбросил ненужное воспоминание и улыбнулся, жадно оглядываясь по сторонам. Красное кирпичное здание вокзала с двухскатной заснеженной крышей, длинная вывеска, заснеженные кроны деревьев за вокзалом…
— Пошли, браток, — окликнул его Владимир.
Эркин тряхнул головой и догнал уже ушедших вперёд. Алиса, оборачиваясь, махала ему рукой. Эркин поравнялся с ней и взял за руку. Маленькая ручка Алисы спряталась в его ладони, и по тому, как это было, по тому, что она показалась ему з-замёрзшей, понял: варежки в первую очередь.
Все вместе они завернули за угол и оказались на рынке. Небольшую площадь тесно наполняли люди. Прямо на снегу стояли корзины и мешки, в которых громоздились яркие пёстрые вещи, закутанные в платки поверх пальто и толстых стеганых курток, румяные женщины притоптывали странной, похожей на сапоги обувью и звонко кричали:
— А вот… вот варежки узорчатые, двойные… носки, носки, кому носки…купи шапку, мозги застудишь… варежки, варежки… шапки-петушки, петушки кому, петушки… шарфики, шарфики…
Эркин не сразу понял, что кричали не все, а только те, что с мелочёвкой, владелицы больших платков, жилетов, целых рубашек с глухим воротом или на пуговицах степенно помалкивали. И все беспрестанно что-то кидали в рот и сплёвывали. Рука Алисы выскользнула из его ладони, пока он оглядывался.
Женя с восторгом нырнула в этот водоворот. Эркин еле поспевал за ней, сразу потеряв из виду Владимира. Холода он пока не ощущал, только уши пощипывало и руки, но слегка.
Он нагнал своих у мешка с пёстрыми рубашками. Женя и Оля рассматривали одну, поочерёдно прикладывая к груди. Алиса стояла рядом и по мере сил советовала. Эркин подошёл и взял её за руку. Женя кивнула и строго сказала Алисе:
— Не отходи, потеряешься, — и снова затараторила: — Нет, Оля, тебе бирюзовый пойдёт, вот здесь, чтоб у ворота, как раз под глаза. Это хорошо, но грубит, а с бирюзовым есть?
— Отчего ж не быть?
— Закутанная в платок женщина достала из мешка другую рубашку. Оля взяла её, приложила к себе и с надеждой посмотрела на Женю.
— Ну, как?
— Потрясающе! — ахнула Женя и повернулась к Эркину. — Правда, так лучше?
Растерявшийся Эркин неопределённо повёл плечом, а Оля решительно тряхнула головой.
— Беру! Сотня?
— Ну да, — улыбнулась женщина. — Носи на здоровье, дочка.
Сотня? Сто рублей?! С ума сойти! Нет, если Женя захочет, то он и слова не скажет. Но когда отошли от женщины, незаметно перевёл дыхание. Женя с Олей, прижимавшей к себе завёрнутую в чистую портянку рубашку — её называли кофточкой — шли впереди, а он с Алисой за ними. Женя то и дело останавливалась, приценивалась, торговалась и время от времени оборачивалась к нему. Эркин доставал бумажник и платил. Жене и Алис варежки, яркие, узорчатые. И ему? Ему-то зачем? Чтоб рук не поморозил. Эркин кивнул и, уже расплачиваясь за толстые коричневые варежки двойной вязки, вспомнил, что в ящике у него лежат те брезентовые рукавицы, что им с Андреем тогда дал русский офицер на станции, так что верхние у него есть.
— Теперь носки, — решила Женя.
И они пошли выбирать носки. Алиса радостно размахивала уже натянутыми на руки ярко-синими варежками с вывязанными снежинками и зайчиками. Купили носки. Тоже Алисе — высокие, до колен, с узорами и кисточками, Жене — в яркую весёлую полоску, и Эркину — тёмно-серые с узкой белой полоской по краю, из некрашеной, чтобы от пота не линяла, шерсти. Когда Эркин расплачивался за носки для Жени, стоявший рядом с продававшей их женщиной мужчина в армейской стеганой куртке и меховой ушанке подмигнул ему.
— Такая наша мущинская доля, браток. Бабы франтят, а мы расплачиваемся.