Вечером я вышел за пивом. Она сидела на лавочке и пила колу. У нее была загорелая кожа, темные волосы и неумело крашеные ногти. Я вернулся домой и стал слушать свои пластинки.
Привет, сказал я ей на следующее утро, она сидела на той же лавочке и жевала резинку, пошли на речку. Ну да, ответила она, на себя посмотри. Я обиженно ушел. Вода была холодной. Я вернулся домой. Ее нигде не было.
Ну, что там? спросил знакомый. Все нормально, сказал я, как мама? Заебала меня мама, честно ответил знакомый, но нужно ей помочь. Побуду тут еще несколько дней. На речку ходишь? Хожу, соврал я. Смотри не утопись, посоветовал он. И с блядями там осторожно! Я осторожно, заверил я его. Я стоял возле окна и ждал, когда она появится. Она пришла часов в семь вечера. Я выбежал на лестницу и пошел вниз. Привет, снова сказал ей. Она сняла солнцезащитные очки в розовой оправе и внимательно посмотрела на меня. Мне стало неудобно. Давай вина выпьем, предложил я. Ты что — дурак? поинтересовалась она и пошла наверх. Я слышал, как она достала ключи и открыла двери. Ее двери были как раз напротив моих. Я поднялся домой и включил проигрыватель. Колонки глючили, звук все время пропадал, потом появлялся снова, потом снова исчезал. Такое впечатление, что это билось чье-то сердце.
Утром пошел дождь. Хорошо, подумал я, пойду на речку. Я вышел на лестницу. Она сидела под дверями и крутила в руках свои очки. Привет, сказал я. Она посмотрела на меня с ненавистью. Что случилось? спросил я. Двери изнутри закрылись, ответила она, а дома никого нет, сижу тут уже полчаса. Позвать надо было, сказал я и присел возле замка. Через двадцать минут я принес отвертку и сломал двери, она поблагодарила и закрылась изнутри на цепочку. Я пошел домой и той же самой отверткой принялся ремонтировать проигрыватель. Пластинки лежали на столе, как неотправленная корреспонденция.
Вечером она позвонила в двери. Привет, сказала она, можно к тебе? Давай, заходи, обрадовался я, хотя чего радоваться? У тебя всегда громко играет музыка, сказала она. Что, выключить? Да не, мне все равно. Ты с родителями тут живешь? спросил я. Я тут не живу, тут живет моя бабушка, я ее навещаю. А ты к кому-то приехал? Да, говорю, к другу, знаешь его? Знаю, сказала она, мудак редкостный. Внутренне я с нею не согласился. Тебе нравится такая музыка? снова спросила она. Да, говорю, нравится, но если хочешь, могу поставить что-то другое. Да мне все равно, сказала она. У тебя есть вино? Есть, говорю, только плохое. А что у тебя вообще есть хорошего?
Это Sticky Fingers, сказал я ей, когда вино уже заканчивалось, я слушаю его всегда, когда у меня хорошее настроение, мне от этой музыки хочется плакать. Угу, сказала она, на тебя это похоже. У тебя такой голос, сказала она мне, я когда впервые услышала, как ты говоришь, только ты не обижайся, подумала, что ты дебил. Это от простуды, сказал я, я просто простужен. Хочешь еще вина? Она кивнула.
После второй бутылки ей стало плохо, она быстро опьянела и все время молчала, потом сказала — мне плохо, я отвел ее в ванную и перевернул Sticky Fingers со стороны А на сторону В. Через полчаса я нашел ее в ванной, она умывалась, была мокрой и измученной и позволила себя целовать.
На ней было детское белье, белого цвета. Она долго не позволяла с себя ничего снимать, вместе с тем не отпуская меня ни на миг, даже чтобы перевернуть пластинку. Только не кончай в меня, попросила она потом. Что ты, сказал я, я не могу кончить под такую музыку, это то же самое, что кончать под мамину колыбельную. Дурак, сказала она. И не трогай мои волосы, запретила она, и вообще — не трогай меня. Она все время что-то мне запрещала, держась за меня и не отпуская ни на миг, даже, курва, чтобы переставить эту долбаную пластинку, этот ебаный Sticky Fingers, со стороны А на сторону В, пластинка давно доиграла до конца, моя музыка закончилась, я этого хотел как раз меньше всего, но пластинка только прокручивалась и скрипела на поворотах, наматывая на свои черные виниловые дорожки окружающую темноту, тоскливо и монотонно, и вот я не выдержал и, дотянувшись до проигрывателя, дернул иголку на себя. Иголка проехалась поверхностью Sticky Fingers’а, глубоко в нее зарываясь, ну и, собственно, все закончилось. Я потерял еще одну запись. Утром она заснула, но всего лишь на какое-то мгновение, проснулась и стала собирать свои детские вещи. Очки она надела на меня. Мир показался мне теплым и виниловым.
Потом я отвел ее домой, мы шли пустыми улицами, когда мимо нас проезжал случайный автомобиль, она отступала в тень, она не хотела, чтобы нас видели вместе. Мне было 17, ей было 14, она мне не верила, она думала, что я ее брошу. Так оно и случилось.