Мало по малу память возвращалась к нему. Доктора долго боялись за рассудок Шамара. Во время критического периода болезни, долгое забытье очистило его душу. Подобно тому, как прорвавшийся нарыв извергает целый поток гноя, так и он изверг всю грязь своей распутной жизни, весь яд своей преступной злобы в отвратительных криках, в мерзких словах, бесстыдство которых заставляло фельдшера прыскать со смеха и наводило ужас на сестру. Потом он несколько дней подряд не говорил ни слова. Лишь редкие стоны показывали, что сознание не вполне оставило его. Но мало по малу туман, заволакивавший его мозг, начал как бы проясняться; он стал понимать, что ему говорят, и сам начал произносить отдельные слова. Он как будто снова учился говорить, говорил не твердо, не правильно, наивно, как ребенок, но делал более быстрые успехи, чем обыкновенные маленькие дети. Он составлял фразы короткие, ребяческие, подыскивал слова, повторял их, узнавал их, когда кто-нибудь произносил их при нем, спрашивал те названия предметов, которые позабыл. С каждым днем ему все больше и больше нравилось говорить, точно это была какая-то очень старая и в то же время новая игра. Тогда монахиня по целым часам сидела около его постели; она вязала, шила, вышивала и рассказывала Шамару разные разности. Она говорила ему, как живут в монастыре, как правильно распределены молитвы и работы, как ведется хозяйство, как обрабатывается сад, как монахини посещают бедных; в этом искусственном существовании, вне брака, вдали от света и борьбы, не было места ни для тревог, ни для зла. Лежа в своих белых простынях, пользуясь заботливым уходом, Шамар сравнивал свою судьбу с судьбою добрых сестер. Ему казалось, что он очень похож на них, что он преисполнен тем спокойным блаженством, которое называют святостью. Он едва помнил свою прежнюю жизнь, тяжелую, злую; она была отделена от него большою пропастью без моста, и он не видел противоположного берега этой пропасти.
В нем ничего не осталось от прежнего человека: после того, как он испытал на себе заботы других, как он видел вокруг себя свет, разливаемый самоотвержением, он сам почувствовал себя кротким, любящим, благодарным; добрые, великодушные чувства очищали его сердце, подобно тому, как свежий воздух очищает и расширяет легкие, по выходе из какой-нибудь клоаки. Болезнь переродила его; выздоровление являлось для него воскресением к новой жизни, к жизни незапятнанной.
Когда монахине приходилось оставлять его, чтобы идти в церковь или в кухню, она давала ему для развлечения читать книги. Это были небольшие рассказы, одобренные святейшими отцами епископами, архиепископами и кардиналами, которые подписали на заглавном листе свое имя и поставили крест. Назывались они: „Истинная жизнь“, „От земли до неба“, „Гаспар или блудный сын“, „Помни“ и проч.; в них не было ни поучений, ни прямо высказанных нравственных правил. Но в них постоянно изображалось, как совершенно просто, при стечении самых обычных и естественных обстоятельств, порок был всегда наказан или исправлен, добродетель награждена чистым и скромным счастьем. Прочитав такую ханжескую брошюру, Шамар чувствовал себя спокойным и просветленным: он решался поступать хорошо, раз это так легко и так выгодно. Во время болезни он забыл, что был осужден. Он это вспомнил без большого беспокойства и не тревожился этим. В книжках доброй сестрицы он прочел истории многих осужденных, которые вернулись к религии и устроили себе честную и в сущности очень приятную жизнь. Провидение не оставит его. Каторга и галеры не существуют более. Значит, он уйдет куда-нибудь далеко, в Кайенну или в Новую Каледонию, лучше в Новую Каледонию, где климат здоровее. Там он будет обрабатывать землю. Впрочем, он не будет простой ссыльный, как другие: анархизм — ведь это политика, а политика — анархизм; ему будут оказывать особое уважение, с ним будут обращаться лучше, чем с прочими. Благодаря своему примерному поведению, он скоро приобретет некоторую независимость и собственное поле, которое станет обрабатывать. Работа под открытым небом дает мир и покой. Он будет вести себя благоразумно. Чтобы не спать одному, что снова начинало мучить его, он женится на какой-нибудь ссыльной и положит начало целому поколению колонистов, людей свободных: с какой стати уничтожать настоящее общество, когда всякий человек носит в себе семя общества будущего?