— Судьба?! — усмехнулся Лидс, злобно сплюнув под ноги. — Да, херня это всё! Держу пари — эти самые люди, верящие в судьбу, когда дорогу переходят, по сторонам поглядывают. Это не судьба, а просто бред какой-то…
— Неизвестно почему? Ну, почему сиганул Лёня?
— Неизвестно. Менты молчат. Мол, чего тут непонятного? Подросток, стройка, шаг из окошка повыше… Таких каждый день в разбитыми бошками находят. Не знаю ничего, Егор. Ничего не знаю…
— Может, из-за девки какой? А может, помог кто?
— Знаешь, что самое хреновое? — некурящий Лидс внезапно вынул из пальцев товарища сигарету и глубоко затянулся, насилу подавил кашель. — То, что я понятия не имею. Я вообще ничего не знаю о нём. Вообще! Хороший я брат, правда?
— Да ладно тебе, — вернул Барбер остаток сигареты, повертел в пальцах, прикурил от огарка новую. — От самобичевания ещё никому лучше не становилось. И малому твоему от этого лучше не будет. Он сейчас в хорошем месте, гораздо более приятном, чем то дерьмо, что нас окружает.
— Ты в это веришь? В рай, ад и прочую дребедень?
— Ну, может не в рай и ад… Но то, что каждый конец это новое начало — да.
— Точно знаешь? — уныло усмехнулся Лидс.
— Нет, не точно, — пожал Барбер плечами. — Зато так проще. Так из жизни не выветриваются остатки смысла.
Гулкий подъезд плыл под ногами выщербленными по краю ступенями. Длинный ключ скрёбся о замочную скважину, словно не желая нырять в пазы и проворачивать скрипучий давно требующий смазки механизм. Полумрак прихожей усугубляли тёмные, местами отслоившиеся от стены обои. Занавешенные окна, молчащий телевизор, пустые комнаты. Лишь на кухне слышались отголоски присутствия живого человека.
Немолодая женщина с бесцветными глазами нависала над столом, роняя в тарелку, убежавшие от хомута резинки, плохо прокрашенные пряди с пробивающейся срединой. В свои пятьдесят девять Елизавета Аркадьевна Ларионова выглядела ровно на свои годы. Как остающийся в рабочем строю пенсионер, у которого ещё достаточно сил и стремления к только ему ведомому. В строгом образе не сломленного современной системой образования школьного учителя всегда чувствовалась какая-то сила, особый стержень, выплавленный в советском горне. От стройной рослой женщины веяло стойкостью, несмотря на то, что, на самом деле, этой самой стойкости хватало, зачастую, только на заботу о чужих детях.
Но такой она казалась обычно. Сейчас в женщине с потухшим взглядом сложно было угадать осанистую учительницу. Остывшие макароны с переваренной сосиской отсутствующе ворошил вилкой совершенно потерянный и даже, кажется, потерявшийся в ныне бессмысленном пространстве человек.
— Привет, мам… — легко тронул её плечо Лидс и опустился на стул.
— Привет, Миша, — хрипло прошептала она.
— Чего в темноте сидишь?
— А какая разница?
— Да, никакой… — согласился старший сын, стрельнув глазами в бутылку водки. — Выпиваешь?
— Не получается, — пожала мать осунувшимися плечами. — Одной не выходит. Компанию не составишь?
— А надо?
— Надо… — кивнула Елизавета Аркадьевна и пододвинула бутылку сыну.
Тот едва уловимой полуулыбкой поджал губы, отвинтил хрусткую крышку, достал из кухонного шкафа вторую стопку.
— Послезавтра похороны, — уставившись в вечереющее застеколье улицы, поделилась мать. — Ты приходить собираешься?
— Ну, а как ты думаешь?! — хмыкнул сын, разливая по рюмочкам пожененный с водой спирт.
— Да откуда же я знаю… У тебя же вечно дела, вечно выезды эти твои…
Она обняла пальцами тоненькую стеклянную ножку и опрокинула венчающую её чашу в рот, чуть поморщилась. Лидс секунду промедлил и сделал то же самое.
— В милиции экспертизу провели, — снова пододвинув сыну рюмку, обронила мать.
— В полиции, — поправил Лидс, послушно начислив по тридцать грамм снова.
— Да, какая разница… — отмахнулась Елизавета Аркадьевна. — Дибензо… В общем, наркотики нашли.
— Какие ещё наркотики?
— Пойди, спроси… Ты же в этом разбираешься.
— Не говори ерунды, — тихо взъершился Лидс. — В чём я разбираюсь?!
— Ты у нас «подорожник», нет?
— Ты на что намекаешь?
— Ни на что… — резко влила в себя водку мать. — Ты провел с ним всего сутки. Всего сутки! Урод… — исказилась она в лице, глянув на старшего сына помирающей от бешенства старой самкой. — Я говорила ему, что ты и твои отморозки — просто шваль уличная. Но, нет! Это же брат! Это же просто футбол…
— Ты совсем рехнулась на старости лет! — хлопнул ладонью по столу Лидс, подкосив не ждавшие встряски рюмочки. — Ты думаешь, что ты несешь?! Я никогда…