Ныне в объятиях её тень… Но даже тени хватало, чтобы на два часа попытаться забыть о поросшем ядовитым плющом надгробии того, что сначала казалось почти невероятным. Забыть о гранитных ступенях нелюбви, ведущих всё дальше и дальше вниз, от тепла небесного света в холод глубинного сумрака.
Он был нежен и чувственен. Вдыхал её запах. Касался губами. Ласкал, как самое чистое и совершенное в своей женственности создание. Всеми силами старался истинно уверовать, что в объятиях оригинал, а не арендованная на два часа копия. Потом просто лежал, чуть поглаживая тыльной стороной ладони пугливое к нежданным прикосновениям плечико.
А потом время бессовестно звякнуло бесстрастным будильником. Небольшой веер зелёных купюр чуть шаркая приполз с тумбочки в ровные тонкие пальчики, сложился, изогнулся в полном поклоне и исчез в сумочке. А через несколько минут исчезла и гостья.
— Пока! — беззаботно бросила она, выпархивая из оставленной на время ремонта квартиры. — Ещё увидимся… — то ли игриво вопросила, то ли утвердила гостья, и лёгкие ножки засеменили чечёткой подкованных шпилек.
— Пока… — прошептал Барбер и туго зажмурился, попытавшись ещё раз вбить в сознание, что всё было взаправду. Всё было по-настоящему и похороненная солнечная девочка просто ненадолго воскресла.
Катышки чуть разваренной гречи весело запрыгивали на аристократическую четырёхзубость мельхиора — наследства от почти не засветившейся на семейных фото бабки. Россыпь крупы неторопливо и, казалось, неохотно уступала место исчерченной морщинками-порезами однотонной простоте тарелки. Каждый раз, когда по окончании трапезы изысканность узорчатого мельхиора устало ложилась на потёртую дешевизну керамики, Бэкхем грустно и почти незримо улыбался. Словно в очередной раз наблюдал, как ностальгическая нарядная незаурядность прошлого встречается с заунывной бесхитростностью настоящего. Какое будущее сулит такое свидание — оставалось постоянной тайной, никак не желающей являть миру своё нутро. И так год за годом…
С самого детства каждое утро перед глазами были одни и те же вилки, те же тарелки. В их облике прошлое так и оставалось прошлым, а настоящее тускнело, истиралось и кое-где мелко откалывалось по краям. Тускнели и родители. Складки на широком отцовском лбу становились всё глубже, брови всё больше буйствовали в своём белеющем росте, с каждым годом всё отчётливее нависая над подвыцветшей, но всё ещё цепкой голубизной глаз. Некогда розовые и полные, неизменно выбритые щёки, втягивались и белели, в отличие от щёк матери. Её лицо, напротив, стремилось к шарообразной форме, равно как и, в общем, фигура невысокой кроткой женщины, ежедневно преодолевающей обязательную усталость пятидесяти шести прожитых лет.
Несмотря на то, что отцу в этом году должно было стукнуть шестьдесят, он казался гораздо бодрее и стремительнее во всем, включая домашние дела и делишки. Стремительность перетекла с отцовской горячей кровью и Бэкхему. А потому, как правило, именно усталая материнская мягкость могла впитать в себя упрямую твердотелость двух самых родных мужчин, не допуская крупных скандалов.
Телевизор бубнил почти беззвучно, лишь изредка останавливая на себе ещё сонные взгляды. Местные новости обыденно пережёвывали любопытное старое с неинтересным новым. На экране, уже в который раз за последние дни, возникла заезженная картинка с обляпанными свиной кровью важными персонами, в окружении весёлой корпоративности воздушных шаров.
— Дебилы… — буркнул отец, зачерпывая стремящуюся на убыль коричневую разваренность крупы.
— Чего сразу дебилы? — как можно бесцветнее обронил Бэкхем, не поднимая глаз с белого круга, рябого от сброшенных гречей «крылышек».
— А чего, умные?
— Ну, может, позиция у людей, — невинно пожал сын плечами.
— Это не позиция, а дебилизм! — напористо и почти грозно выплюнул отец. — Делать нечего. Вот и хулиганят! Банки им не угодили. Ты гляди… Небось, они же и тот ресторан изуродовали, две недели назад… — вспомнил он новостной сюжет о прошлой акции антиглобалистов.
— А чего хорошего-то в банках да бургерах твоих? Может, они чего полезного делают? Людей здоровее, да счастливее?
— Хорошего? — скривился отец, скосившись на молчаливо безучастную супругу. — Ну, например, денег в банке взяли, чтобы тебя, дурака, от армии отмазать.
— А я просил? — взвился, но, сразу же, под мягким взглядом матери, осел Бэкхем. — Может, я хотел пойти.