В глазах плыло. Органы, казалось, работали в разнобой, пытаясь, то организовать забастовку, то выработать пятилетку за три года. Сердце колотилось, лёгкие тягостно и со свистом всасывали воздух, а перед глазами всё плыло и плыло. Плыла неразборчивая вязь чёрного на белом, из которой сознание избирательно выхватывало кричащие отдельности.
С применением физической силы… Грабёж… Имущество… Нападение… Не вяжущиеся друг с другом фразы вспыхивали, словно огненные цветы праздничного салюта. Только вот, где этот праздник? Чей он? В честь чего и какой годовщины? Мысли путались, скакали, очумело распускались и затравленно скукоживались.
— Что это за херня? — только и смог выдавить из себя Барбер.
— Чистосердечное, — буднично и даже с какой-то весёлой искоркой, отозвался следователь.
— В чём?
— А тебе не всё равно?
— Да вы тут совсем охуели?! — неуверенно и неосознанно привстал Барбер на подкашивающихся ногах.
— Давай-давай! — улыбнулся следователь. — Ты ещё пырни меня ручкой! Как думаешь, на сколько приземлишься после этого?
— Я ничего не делал! Там про грабежи какие-то! Что это такое?! — почти взревел Барбер.
— Рот закрой! — прикрикнул в свою очередь следователь. — Не хотим по-человечески, значит… Руки вверх вытянул! — приказал он, вставая из-за стола и нарочито медленно и церемониально доставая «Макаров» из грубой кобуры. — Руки… — повторил он, уже вдавливая ствол в колено арестованного. — А теперь за голову, — продолжил он, когда Барбер подчинился.
Цепь опоясывающих запястья наручников потянула за спину и вниз. Потом щелчок и выгнутые до невозможности руки так и застыли, заставив хозяина выгнуться, словно потягиваясь спросонья. Рукоять пистолета с десяток раз бесстрастным тараном врезалась под грудь, до того как сознание затянуло блаженным чёрным беспамятством.
Осознанность вернулась лишь в камере спецприемника и начала нехотя впитывать время. Ужин, бессонная, полная нервозного тремора ночь, потом утро и снова поездка в УВД. Снова скованные за спиной руки, снова небольшая разминка, парой ударов под дых. Измятая пластиковая бутыль, расправившая морщины от пухлости проточной воды, отпускалась на голову ухающим обухом. Била в висок, раздавала нещадные пощёчины, пыталась размозжить губы. На этот раз на обратной дороге мелкие капельки крови окропили-таки пол казённого УАЗика. И снова ужин, и снова ночь…
Тело сжималось в эмбрион, глаза беспомощно застывали на грубой окрашенности стены, а сокамерники лишь тихонько о чём-то переговаривались, да вздыхали. Даже беззубый прилипала не решался затрагивать струны тягучего времени, что застыли в мёртвом штиле, чтобы позже, под руками следователя заиграть тревожную мелодию тяжкого унижения.
Однако, на следующий день, вместо очередных побоев была лишь комната, гнетущее молчание и женщина, что непонимающе вертела седою головой.
— Да, нет же! — тихонько возмущалась она. — Тот был худой, а эти — прямо кабаны, — кивала она на Барбера с Репьём и четверых статистов, так же лысых, бородатых и, как на подбор, коренастых и упитанных.
— Да, вы присмотритесь получше! — наседал следователь.
— Да, нету его здесь! — стояла на своём женщина.
— Я вас не тороплю. Приглядитесь. Хотите, я их повертеться заставлю?
— Я вам точно говорю, — не сдавалась женщина. — Чего вы меня уговариваете?
— Уговариваю? — сурово сдвинул брови следователь. — Мы тут, понимаете ли, ищем, с ног сбиваемся, потому что кто-то, видите ли, любит по ночам по улицам бродить! И я ещё и уговариваю?!
— Ну, я же не могу оговорить человека! Нет того лысого среди этих… — она на секунду замялась, окидывая всю шеренгу взглядом, — Среди этих лысых, — всё-таки закончила, уже совсем тихонько.
— Съел, сука… — прошептал себе под нос Барбер, только сейчас сумев как следует рассмотреть следователя.
На вид ему было чуть за сорок. Приземистый, чернявый с редкой проседью, чуть полноватый. Морщины глубоко въелись в лоб, а изрядно крючковатый нос нависал над полноватыми губами соколиным клювом.
— Мразь, — беззвучно прошелестел Барбер. — Мразь…
Глава 8. Просто жить
Мелкие капли оседали на замусоленном стекле и резво собирались в капельки побольше, а после весело скатывались вниз причудливыми извилистыми змейками. Наблюдать за ними — одно из немногих развлечений. Ещё одно — слушать сбивчивые рассказы деда — соседа по палате. Судя по всему, старик был либо не в своём уме, либо просто профессиональным врунишкой, страдающим деменцией. Ибо слишком быстро забывал, что и кому рассказывал, и часто вливал в свободные уши противоречащие друг другу истории. Был то подводником, то военным железнодорожником, то вообще собирался лететь в космос вместо Гагарина, да не срослось, естественно, по политическим мотивам. В общем, забавный старикашка, душевный…