— Да, мне Слава говорил.
— Слушай, а, может, у него поживёшь? Ну, пока с деньгами туго. У него хоть родители люди нормальные. С голодухи точно не помрёшь.
— К нему? К его родителям? — почти в полный голос рассмеялась сестра. — Миша, ты с дуба упал? Они же его самого за шкирку выкинут, если он «дворняжку» малолетнюю домой притащит.
— Дворняжку?
— Ты их хорошо знаешь? — серьёзно глянула Оля, подперев подбородок острым кулачком.
— Ну, так… — признался Лидс, заталкивая в рот остатки бутерброда и принимаюсь за чистку яйца.
— Так… — усмехнулась сестра, досадливо отобрала яйцо, которое Лидс неумело свежевал, снимая скорлупу вместе огромными кусками белка. — Он же для них «дитятко ненаглядное». Это он с вами рожи таким же вы придуркам чистит, да на трибунах горлопанит. А для них он совсем другой. Думаешь, они знают, что он по уши в грязи, цементе и клею, в чужих домах лоск наводит? Как бы не так! Слава у нас театре трудится, реквизитором, да художником сцены — почти что уважаемым в богемных кругах человеком! А разбитая морда, так это с бокса. Как техниками сцены накомандуется, так идёт на благородные спарринги, в лучших традициях английской аристократии. Так что, не знаешь ты Славика. Совсем не знаешь.
— Умереть не встать… — только и нашёлся Лидс, откинулся на спинку шаткого стула, отрешённо принял обратно спасённое от окончательного поругания яйцо.
— Не встать… — усмехнувшись, кивнула сестра. — А знаешь, кто вы для них? Вот ты, например, в том же театре костюмер. Символично, да? А, вот, Егор, тот что Барбер — тренер по боксу. А Шарик — водитель театральный. Вот так вот. А ты говоришь переехать…
— Так, Бэкхем у нас пай-мальчик! — усмехнулся Лидс, впрочем, беззлобно, вполне дружелюбно, хотя Оля всё равно едва заметно скривилась.
— А, может, и нам такими же нужно было быть? Глядишь, не попали бы в эту задницу. Живём в норе, дома ненормальная алкашка, жрём дрянь всякую…
Она мягко, но вполне презрительно швырнула остаток бутерброда на тарелку. Луковые колечки чуть дрогнули, но удержались на насиженных местах. Лишь чёрная перечная крошка весело и вольно проскакала на своих невидимых ножках по керамической глади, но быстро устала и улеглась в паре сантиметрах от неровно обрезанного хлеба. Из единственной комнаты потянуло запахом улицы и сигарет. Снова курит. Снова волосы будут пахнуть смолянистым дымом. Впрочем, к лучшему. Ведь чувствовать рядом её настоящий запах — запах чистоты, юности, едва приоткрывшей дверь в истинную женственность — было почти невыносимо.
Образы, видения, сны, захлёстывали солёными волнами, что стекают в безбрежный океан. Стекают с тел, выдохшихся от ласк любовников… С Оли и Бэкхема. Сестра, совсем ещё юная, нежная, словно лепестки едва распустившегося ириса, легко касалась губами его кожи, обвивала тонкими ласковыми руками, прижималась бархатным животом, начинала с губ, спускалась ниже, потом снова поднималась, роняя на лицо ивовые пряди, легонько щекочущие. Это не возбуждало, нет… Скорее оседало на губах горечью ханжеской ревности. Очень странной, почти отцовской.
А ещё было страшно, что в голову смогут протиснуться иные картинки, от которых потом будет не укрыться, не спрятаться. Вдруг на месте Бэкхема, на какую долю секунды, захочется представить самого себя? Тогда мир изменится ещё больше и от этого мира бежать уже точно будет некуда.
Несколько ночей Лидс пытался спать на полу, но леденящие сквозняки недвузначно заявили о том, что их территория неприкосновенна, наградив тремя днями высокой температуры и сухим, нещадно дерущим бронхи, кашлем.
О покупке спасительной раскладушки, с такими-то финансами, речи идти не могло. Что уж говорить о полноценной кровати. К тому же, Оля и так допытывалась, отчего брат, ни с того ни с сего, в один момент, без прелюдии разъяснения, решил, что пол ему подходит больше, чем, пусть и не самая большая и удобная, но, не в пример более комфортная, кровать. Ортопедия, да…
До такого близкого дыхания сестры было ещё несколько часов, а мысли уже стали свиваться в ядовитый клубок, отравлять разум вероятностью своего постыдства. Вибрирующий в кармане телефон благостно оборвал выстраивающуюся вязь уже ставших ненавистными образов.
— Да, — не глядя на экран, коротко ответил Лидс.
— Миша, привет, — тёк знакомый голос Барбера по невидимым нитям сотовой связи. — Занят?
— Не особо. А что?
— Разговор есть. Точнее, две новости.