Пакет с алостью вина и зеленью яблок шушукался с холодным но хилым ветром о чём-то своём, а упругие клавиши вбивали заветную краткость: «Я пришёл». «Жди под аркой» — вспыхнуло почти сразу, и влажный холод капризной зимы стал казаться чуть сладковатым. Словно едва-едва насытившаяся каплей гречишного мёда ключевая вода. Обжигающая, но ласкающая чуть уловимым послевкусием, полным почти придуманных полутонов и оттенков.
Приятная прохлада кирпича гладила уже успевший взрастить «щетину» затылок. Дыхание рисовало в воздухе причудливые узоры. Вот, что-то похожее на галеру, где наверняка надрываются загорелые невольничьи плечи. Вот телега, почему-то самоходная, совсем без услужливой в своей трудолюбивости лошади. Вот, что-то отдалённо напоминающее расправившего вольные крылья беркута…
— Браток, — окликнул справа чуть хрипловатый, но довольно высокий мужской голос, — время не подскажешь?
— Конечно, — даже не скосив глаза на незнакомца, потянулся Шарик за телефоном. — Без пятнадцати…
Толчок перебил на полуслове. Куда-то ниже челюсти. Потом второй, но уже словно в полусне. Будто кто-то едва ощутимо ткнул пальцем через подушку. Шарик запнулся. Хотел было повторить время, но белые узоры, что так неспешно уносил с собой лёгкий ветерок, вдруг поплыли вверх, а бугристость кирпичной кладки затараторила безыскусной чечёткой по затылку.
— Я предупреждал, сука! — заползло в ухо сиплым ужом.
Цепкость чужих сухих пальцев вырвала телефон. Чуждость остроносых ботинок принялась быстро и чётко отсчитывать затихающие секунды.
Голове стало легко и ватно, а груди и шее тепло и, кажется, мокро. Взгляд уцепится за перекатывающуюся зелень. Ещё два оборота и яблоко увязнет яркой крутобокостью в серой лужице. Пальцы вяло потянулись вперёд, но тело уже совсем облегчало. Земля показалась пуховой и уютной. А тьма, нависающая мягкими тяжёлыми веками, ласковой и родной. В ней мерк город по ту сторону арки. Растворились редкие, залетающие под каменный покров, снежинки.
Лишь, всё же измаравшаяся с одного боку кислая зелень, непозволительно долго не отпускала. Раз — двойной удар в груди, оседающий гулкой раскатистостью где-то в висках. Два. Три…
Сорок восемь часов гнетущего созерцания растущего где-то под сердцем ничто. Созерцание того, как разворачивается чернь воронки, что каплю за каплей стравливает в свою ненасытную утробу последние оттенки, оставляя от жизни немой монохром. Унылый. Пресный. Бездумный. Особенно бездумный. Любая мысль тут же обесценивалась, упираясь в извечное: «А что, если бы?»
А что, если бы Шарик пошёл вместе со всеми? А что, если бы вообще никто никуда не поехал? А что, если не было бы неумолимо летящего к земле подростка? Не было бы того горящего ларька и аптеки? Не было бы отбитых пальцев мелкого наркоторговца? А что, если однажды не встретил бы Шарика? Ещё давно, у двоюродного деда в деревне? Что было бы тогда?
Всё это беспокойно роилось в голове, но быстро умирало, натыкаясь на отсутствие самой возможности любого ответа. Есть, как есть. И, возможно, по-другому и быть не могло. Бэкхем давно зарубил себе на носу простой принцип: есть лишь настоящее. Настоящее, которое сейчас. Настоящее, которое было. И настоящее, которое будет. Повлиять можно лишь на грядущее, но как именно — тоже вопрос безответный. Человек не умеет разгадывать свои же загадки. Оружие мира превращается просто в оружие. Благие помыслы становятся сценарием нещадной бойни. Жалость и сострадание порой культивирует очерствение и бездушность.
Бэкхем верил — для каждого есть своя правда. А какова она будет для всего остального мира — вопрос истории. К чему приведёт действие или же, напротив, бездействие — удел грядущих суждений. Настоящее есть только сейчас. Каков будет его плод — во всех деталях не угадает никто. А потому, и гадать не стоит. Стоит лишь постараться нащупать путь, что стелит под ноги загадочность изменчивой судьбы, и попытаться шагать уверенно, как можно реже припадая на измазанные дорожной пылью колени. Шаг. Ещё шаг. Топ-топ…
— Это всё? — протяжно и гнусаво, вякнули полные и чуть потрескавшиеся губы сонной продавщицы.
— Всё, — уверенно буркнул Бэкхем, забирая пестрящую своей разномастностью покупку.
На дно пакета улеглись две бутылки водки и пара овощных консервов. Поверх — несколько пачек сигарет и золотистые спиральки макарон.