Глава VIII
Сильвестр. 1547 год. Третий уровень. Спасение царства.
Мудрая умеренность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для царской власти.
В самом семействе государском, где прежде обитали холодность, недоверие, зависть, вражда, Россия увидела мир и тишину искренней любви. Узнав счастье добродетели, Иоанн еще более узнал цену супруги добродетельной: утверждаемый прелестною Анастасиею во всех благих мыслях и чувствах, он был, и добрым царем, и добрым родственником.
Виртуальное время в великом княжестве Московском обладало способностью растягиваться и сжиматься. В моих ощущениях, в сенсуальном мире Анатолия Завалишина, компьютерной волей превращенного в юродивого Геннадия Костромского, привязанного невидимыми узами к Анастасии, царице Московской, все три века вдруг стали одинаково доступными: и шестнадцатый, где приходилось обитать, и нынешний, двадцать первый, и тот двадцатый, где остались в одиннадцатом «б» классе три мушкетера и королева Анна Австрийская.
К чести авторов игры следует отметить, что на каждом уровне они выбирали самые знаменательные, самые острые моменты истории.
Только два месяца и десять дней дала Анастасии судьба для тихого семейного счастья после свадьбы. Она до сих пор не могла привыкнуть к строгим ритуалам и обычаям царского двора. Ей неприятно было, что нельзя самой вставать, одеваться, принимать трапезу, расчесывать волосы — для этого существовала многочисленная челядь. Правила запрещали без сопровождения выходить из комнаты, садиться в сани. Когда они, наконец, оставались с Иваном одни в спальне, она не могла забыть, что за дверью всегда стоит бдительная стража.
За эти два месяца Иван заметно помягчел душой. Исчезла его постоянная подозрительность, быстрый взгляд исподлобья. Недостаточно времени уделял в ту пору молодой царь заботам государевым. Немногие были наказываемы тогда из царского окружения. Всякую свободную минуту Иван искал свидания с молодой женою. Анастасия быстро поняла, что её удел — молиться и ждать встречи. Да еще рукодельничать: она бисером вышивала большую плащаницу с покоящимся Иисусом, окруженным ангелами. Больше ей ничего не позволялось делать самой. Но ей и этого хватало. В свободную минуту Иван иной раз подходил сзади, садился рядом с ней за станок, брал в руки иглу и делал несколько неловких стяжков.
Таково радостно становилось в душе.
Матушка Юлиония Федоровна навещала её редко. Да и Анастасия только однажды выбралась к родному дому, хлопотное оказалось дело. Возки готовили, ковры в сани стелили. Боярская свита конная о двенадцать персон, стража спереди, о два десять, да столько же сзади. Извозчиков с улиц в соседние переулки загодя загоняли. Такая суета, прости господи! «Грех ведь это!» — думала Настя. Вот и не получилось тихо с маменькой посидеть в светелке. Видно, навсегда миновали девические радости, и не надо их больше искать.
Единственно, что удалось Анастасии сделать по-своему: как в родном доме, в Кремле, в царском дворе выделена была горница — людская, куда допускались юродивые и калики перехожие обогреться да голод утолить. Каждое утро, после истового коленопреклонения рядом с Иваном перед киотом в царской домашней церкви, Настя шла в эту людскую горницу творить милостыню, давать бродячим монахам на храмы, помогать недужным и калекам.
От одного такого странного человека Геннадия Костромского и узнала она, что наступят черные дни, но скоро минуют, если молиться.
В апреле сошел снег, весеннее солнце подсушило землю и крыши домов. Взошла первая зелень, скворцы прилетели. И тут ударил двенадцатого апреля по Москве первый пожар. В душном горьком воздухе носились дымящиеся головешки и черные обгорелые остатки того, что было недавно избами, скарбом, жилым домом. Страшно кричали птицы. На пожарищах копошились беспомощные погорельцы. Плакали матери над телами погибших детей.
Только погасили угли и огни, только выкопали на задворках первые землянки, двадцатого того же апреля, пришел второй пожар, страшнее первого, потому что ветер был сильнее. А в июне третий, еще ужасней.
На Арбате загорелась церковь Воздвижения. Ветер во мгновение ока разнес огонь, и сгорело на Запад все до самой Москвы-реки. Потом огненная буря докатилась и до Кремля. Загорелись крыши на царском дворе, Казенный двор, Благовещенский собор, Оружейная и Постельная палаты с казной и оружием. Митрополит Макарий едва успел спастись из Успенского собора, весь пораненный, прижимал ко груди образ Богородицы. В Китай-городе сгорели все лотки, народу попропало не одна тысяча. Дышать было нечем во всей Москве. Иван с Настенькой уехали в село Воробьево в загородные царские палаты. К вечеру утихла буря, ночью угасло пламя, но развалины дымились еще много дней, грозя разгореться вновь.